«Рюрик» расстрелял все снаряды, пытался использовать торпедные аппараты, был полностью разрушен, из строя вышла половина команды. Японцы предложили нашим стоящий на месте фактически безоружный крейсер сдать, но получили в ответ флажный сигнал: «Погибаю, но не сдаюсь!». В это время в порядке замены выбывших из строя более старших офицеров кораблем командовал лейтенант Иванов К.П. Это он приказал поднять японцам русский ответ, приказал также открыть кингстоны, чтобы утопить корабль и организовал порядок спасания экипажа. С тех пор имя корабля «Рюрик» прогремело не только в России, но по всему миру. А дед Кости был награжден орденом св. Георгия IV степени, золотым оружием и именным Указом императора о том, что к его фамилии был прикреплен номер тринадцатый. Кстати, номер к фамилии не принес Иванову особой удачи. Многие исследователи морской истории указывали на странные обстоятельства. После высочайшего указа о цифре «13» Иванов оказался командиром несчастных кораблей. У него получилось так: он командовал, хоть кратко, «Рюриком», тот погиб; затем он был назначен командиром строящегося линкора «Измаил», но из-за недостатка средств его так и не достроили; затем он стал командиром крейсера 2-го класса «Жемчуг», который погиб в начале Первой мировой войны; а дальше последовала трагедия броненосца «Пересвет»: во время его стоянки в Порт-Саиде накануне Нового 1917 года немецкие агенты заложили в артиллерийский погреб взрывное устройство и корабль взорвался при выходе в Средиземное море. Номер 13 во всех этих бедах видимо все – таки не при чем, но однако… В гражданской войне Иванов К.П. участвовал, получается, опять – таки, неудачно, и вместе с разбитыми белыми частями, ушел из Феодосии в Стамбул и далее эмигрировал во Францию.
В разговорах с Костей были обсуждены разные детали жизни этого по-своему замечательного человека, но я позже попытался вернуться к этой истории, надеясь понять, не могла ли у Кости быть какая-то связь с этим отставным адмиралом – эмигрантом, проживавшем, как бы не у дел, во Франции. Иначе говоря, не было ли между двумя Константинами (дедом и двоюродным внуком) чего-то, что могло бы втянуть нашего Константина в какой-то компромат? Посоветовался с «ближними соседями» (из КГБ), они сказали, что никакого компромата на Костю не было. А значит причину его смерти нужно было искать в другом месте.
* * *
А пока что, пребывая в Москве, я с каким-то замиранием сердца ждал встречи с Еленой. Не то, чтобы я ожидал получить от неё какую-то новую и интересную информацию, а просто потому, что мне хотелось увидеть её и выразить ей своё искреннее соболезнование. Я понимал, что для неё смерть Кости была великой трагедией, пережить которую ей очень и очень трудно. На похоронах я её, конечно, видел, но естественно, кроме выражения сочувствия ничего произнесено не было. Она была в трауре, но не плакала, поскольку, как я понял, у неё уже не оставалось слез. Печальная, но невероятно красивая она в основном держала голову, опущенной вниз, но иногда, вдруг, поднимала лицо вверх под мелкую россыпь снега. По сторонам она не смотрела, ей видимо не хотелось встречать сочувствующие взгляды, ибо в каждом из них она могла предположить вопрос: как ты могла довести мужа до самоубийства. Это, конечно, удваивало ее муки. Я знал и был уверен, что её вины в смерти Кости нет ни капли. Но в этом уверен быть мог только я, знавший глубину их взаимной любви, уважения, счастья, а другие могли предполагать всякое… Им, как обычно, привычно было искать первую причину неожиданной смерти мужа в поведении жены. Положение несколько спасало то, что в день смерти Кости Лена уже две недели, если не больше, жила в Москве, то есть лично никак не могла быть связана с фактом самоубийства. Сын её стоял у могилы отца рядом с ней. Он тоже не плакал, но вид у него был ужасно несчастный. Он иногда поднимал глаза на окружающих и в глазах его была такая невыразимая боль и немой вопрос «Ну почему же его папы не стало?»! Ведь он в своем отце души не чаял, папа был для него кумиром.
