– А теперь, лейтенант, нас никто не видит, трави смело за борт, не стесняйся! Все мы через это проходим, коли есть нужда… Неловко было расписываться в слабости, но что делать? Стравил я без остатка всё, что было в желудке, как будто полегчало, но не до конца. Старшина смеётся, меня отпустил, но смотрит пытливо.
– Может еще стравишь? Этого добра оставлять нельзя, опять забродит… Он взял меня под руку и, хотя я взбрыкивал, желая скорее попасть обратно в тепло кают-компании, он потащил меня вдоль надстройки до первой трубы. Там под брезентом стоял ящик, а в нём бочка с квашеной капустой. Старшина этот ящик приоткрыл и, перекрывая грохот моря, заорал мне в ухо: – Суй туда руку, хватай горсть капусты и наслаждайся. А я пока сбегаю посмотреть, как там обходятся другие.
Он убежал, а я, захватив горсть капусты, прислонился к тёплой трубе и смог спокойно оглядеться вокруг, хотя смотреть, вообще-то, было не на что. Уже стало темно, как говорят, – «хоть глаз коли». Море, видимое лишь как беснующаяся чёрная пенная масса, которая била своими волнами о борт корабля и стремилась залить нижнюю палубу, вызывало в душе мрачное беспокойство, желание от него куда – то спрятаться, а небо являло собой непроглядную темень. Моим самым большим желанием было лишь одно – вернуться в общую кампанию. Хватит с меня бешенного моря! Комфорта, хоть какого – то захотелось. Вернувшийся старшина довел меня до места, и, сославшись на дела службы, отошел. Путь корабля дальше прошел обычным штормовым порядком, но воспоминания о том походе остались у меня на всю жизнь. Возможно всё это не вошло бы в меня столь сильно, но по судьбе получилось так, что та моя «конфузия» у борта корабля оказалась началом длительного этапа, в котором Кости отводилась важная роль.
Не знаю, был ли Костя к этому причастен, как он обещал при встрече в Таллине или нет, но я действительно, один из нашей группы офицеров в девять человек, был рекомендован в морскую пехоту. Сколько я у Кости ни спрашивал об этом, он всегда с ехидной улыбкой отшучивался. А я, помня свои муки на БДБ при переходе из Таллина, попытался всё – таки пойти наперекор судьбе. Мысль о службе в морской пехоте в восторг меня не приводила. Я резонно полагал, что корабельная качка не по мне, а оказываться в немощном состоянии в присутствии матросов я просто не мог, это было бы для меня смерти подобно. А что я мог сделать, если, как мне сообщили, приказ уже подписан без моего на то согласия.
