С Джонни — совсем другое дело. Он мог часами валяться, наслаждаясь жизнью.
Теперь он лежал, вылупив глаза. Он всегда так упорно пялился на меня, что иногда доводил меня до смеха.
— Послушай, Молли, — сказал он. — Ты не могла бы залатать карман моих штанов, пока я их не надел? А то я потеряю кошелек со всем своим капиталом.
— Не знаю, есть ли у меня голубая нитка, — сказала я.
— Не важно, я не франт.
Он задремал, а я надела лифчик и починила ему штаны. Он всегда одевался во всякую рвань. Может быть, он влезал в нее специально, когда ехал ко мне, чтобы мне было что зашивать. Он спал, я смотрела на него. Точь-в-точь Джо. У того все от Джонни: и глаза, и беспечность. Если бы он не был таким легкомысленным, никогда бы не оказался в экипаже бомбардировщика. Но Джонни это нравилось. Уже после того, как наш Джо стал считаться пропавшим без вести, Джонни однажды сказал: пусть лучше сын будет мертвым героем, чем живым трусом.
— А по мне так лучше просто Джо, — сказала я. Думаю, что он меня не понял.
В головах у мужчин все по-другому, не так, как у женщин; а может, они и чувствуют иначе. Когда Джимми отправляли на Тихий океан, Гид сказал почти то же самое, что Джонни. Мальчики и сами, наверное, так думали. Джо нравилось летать на бомбардировщике, нравилось в Англии. Наверное, там вокруг него хороводились толпы девчонок. Боялась, что он возьмет да и женится на англичанке, привезет ее к нам в Техас. Ну и что с ней тут делать? Но в его письмах ничего такого не было. «Как там у вас, мама?» Или «что поделывают Гид и Джонни?», или «мама, мне так не хватает твоей стряпни, эти армейские повара тебе в подметки не годятся. Пришли мне своего печенья». Вот такие письма. Джо был всегда самым непоседливым и самым добродушным ребенком в мире. Дождалась, когда ему стукнет шестнадцать, и сказала, что его отец — Джонни. Не торопилась, потому что Джимми сильно переживал, когда узнал, что его отец — Гид. Но Джо только развеселился. Похоже, он сам подозревал, и, когда заулыбался, услышав от меня свеженькую новость, я заревела и ревела полчаса, так мне вдруг стало легко. Не думаю, чтобы они с Джонни когда-нибудь об этом толковали. Их обоих интересовали лошади, танцы и родео. Похоже, что они так ни словом и не перекинулись про отцовство. Джо такие вещи не волновали, не то что Джимми.
Джонни крепко спал. Конечно, на женщинах, особенно на мне, он уж точно помешан, и меня всегда забавляло, как он это преподносил. Но теперь его помешательство стало уже не таким, как прежде. Однажды много лет назад он так стремительно влетел в кухню и завалил меня на спину, что даже не заметил Джимми. Джимми отчаянно испугался. Наверное, скоро Джонни перестанет налетать на меня в середине дня, мне будет этого сильно не хватать, даже если сейчас оно мне не очень нравится. Вколола иголку в подушечку, вернулась в постель и заставила его повернуться, чтобы прилечь рядом, у него под рукой. Не спала, а глядела в окно и от нечего делать считала его пульс. На юге собиралось облако. Джонни изредка всхрапывал, словно хряк какой-то, — один короткий хрюк — и снова тишина. Однажды он вытягивал ногу и так меня оцарапал, что я чуть не подпрыгнула: ногти у него были просто невозможные. Тогда я дала ему щипцы, они просуществовали у него всего несколько дней и сломались: он перекусывал ими проволоку. Часы на его руке, которую я держала, показали шесть. Встала очень тихо, натянула платье и приготовила ужин: стейк с соусом и горох. Принесла с огорода зеленый лук, Джонни любил лук.
