— Ох, Гид, — сказала она. — Какой из него отец? Во всяком случае, не такой хороший, как ты. Ты ведь не против, правда? — спросила она очень серьезно. — Я имею в виду, чтобы у нас с тобой был ребенок. Конечно, он будет числиться ребенком Эдди, и знать правду будем только мы с тобой и ребенок.
Я долго все это обдумывал. Вот ведь как получается: я женат на Мейбл, а Молли — замужем за Эдди. Было странно представлять, что у Молли родится дитя, но если этому суждено случиться, я хочу, чтобы оно было моим.
— Конечно, я не против, любимая. Если ты хочешь, я тоже хочу.
Она обняла меня.
— Я знала, что ты когда-нибудь ко мне придешь, — сказала она.
В тот день мы больше ничего друг другу не сказали. Вскоре я встал и оделся, а она проводила меня до лошади. Там мы еще постояли, глядя на Млечный Путь, Большую Медведицу и другие летние звезды. Наконец я вспрыгнул в седло.
— Я буду приезжать при первой возможности, — сказал я. — О'кей? Но, наверное, всякий раз так надолго оставаться не смогу. Я буду по тебе скучать.
— О'кей, — сказала она. — Я тоже.
Домой я ехал при лунном свете. Он был таким ярким, что я хорошо разглядел, как впереди меня старый большой койот нырнул в заросли. Наверное, следовало сочинять, что соврать Мейбл, но вместо этого я думал о Молли, о том, какая она нежная. И одновременно в ней есть что-то суровое, как у моего отца. Я вспомнил весь день: как по-разному она выглядела, как утром вешала белье, а рубашка у нее выпросталась, как сидела на диване вечером совсем без рубашки. У нее такое изменчивое лицо, хотя вроде всегда одно и то же. Когда я ехал через Дальнее пастбище, мне навстречу заржала папина белая лошадь. Папы мне сильно не хватало.
Однажды в начале июня Мейбл встала в стервозном настроении и почти выгнала меня из дому. Покончив с хозяйственными делами, я помазал мазью пару приболевших телят и решил съездить в Антелопу, где мы всегда получали почту. А раз я буду там, то почему бы мне не нанять людей на молотьбу пшеницы. Вообще-то я тогда думал, что пшеница у меня в последний раз и больше ничего общего с фермерством я не допущу.
Оседлал я Диртдобера, самого старого конягу на ранчо, ему было не меньше двадцати трех лет, и на нем ездили только за почтой. Пожалуй, это и было главной ошибкой. Добравшись до Антелопы, я его привязал и дал ему хорошенько отдохнуть, а покамест переговорил с ребятами и нашел парня с молотилкой, который пообещал на другой день приехать на ранчо. Пока я болтался по городу, на северо-западе возникла отвратительного вида туча, и я подумал, что неплохо бы успеть добраться домой сухим. Кроме того, в тот день пришел каталог «Монтгомери Уард», и он был таким тяжелым, что грозил оказаться не под силу старине Дирту, который очень не любил тяжести.
