— Клянусь, ты пахнешь тыквой, Молли, — сказал я. — Никогда раньше этого не замечал.
— Может, раньше я пахла по-другому, — сказала она. — Я помираю с голода. Лежи, а я придумаю, чего поесть.
Я тоже был голоден, но не так, чтобы вставать. Никогда я не чувствовал себя так сладко и лениво. Остаться бы тут, в этой комнате, на парочку месяцев. Весь народ просто на уши встал бы. Молли вылезла из постели и собирала волосы, стоя у кровати, а солнечный луч упал прямо на ее живот.
— Ты просто картинка, — сказал я.
Она усмехнулась и натянула джинсы. Видно, я снова задремал. А когда открыл глаза, она сидела на кровати, скрестив ноги, и ела хлеб, запивая пахтой. Кроме джинсов, на ней ничего не было. Рядом на стуле стояла еда для меня: хлеб и пара кусков холодной курицы. Еда долго не продержалась. Когда мы поели, вся постель оказалась в крошках, а на верхней губе Молли красовалось пятнышко пахты. Я стер ее углом простыни. Я хотел, чтобы мы снова легли, но было так много крошек, что из этого ничего не получилось, мы оба встали, я натянул штаны, и мы перешли в гостиную, устроились на диване и немного поговорили, обнявшись.
— Когда я сюда ехал, то хотел задать тебе кучу вопросов, — сказал я. — Почему ты за него вышла, и тому подобное. Но вопросы я забыл, а если которые и помню, так ответы мне не интересны. Как ты думаешь, почему?
— Из-за меня, наверное, — сказала она.
Она где-то нашла леденец на палочке и теперь его посасывала, прильнув к моей руке. Она по-прежнему была в одних джинсах, совершенно расслабленная и в прекрасном настроении. Когда мы изредка целовались, к вкусу ее губ примешивался леденец.
— Я хочу, чтобы мы решили одно, Молли. Что нам делать с теми людьми, с которыми мы связаны, женаты? Ты хочешь, чтобы мы с тобой куда-нибудь уехали, или как?
— Ты хочешь уехать? — спросила она.
— Нет, — ответил я. — Это не для меня.
— Я рада, — сказала она. — Потому что я никуда не поехала бы. Я хочу всегда жить в этом доме.
Мы расстелили одеяло, вытянулись на полу в гостиной и пролежали так до самой темноты. Я не мог решиться ехать домой, а она меня не подгоняла.
— Гид, теперь я хочу родить ребенка, — сказала она. — Я уверена, из тебя получится отличный папочка.
— Боже милосердный, — сказал я.
В комнате стоял полумрак. Ее голова лежала у меня на груди. Не очень-то далеко мы отрывались друг от друга в этот день. Наверное, прежде она чувствовала себя такой же одинокой, как и я.
— Ты странная женщина, — сказал я. — Почему ты не хочешь, чтобы отцом ребенка был твой муж?
