— Понимаешь, я же знал, что дело глухо — все равно ему вышака сунут. За что, думаю, за кого? За Хорька? А тот был тоже хорош гусь! Зеки сами на него обижались — он их обдурял и с прорабом денежки делил. Жулик, одним словом… Ну, думаю, убил человека, ну теперь его самого убьют… А я-то при чем? Думаю: ай и впрямь его отпустить? Ай сказать ему? Что иди, мол, парень, я тебя не видал.
Но этого Санька тогда не сделал.
— Как хошь, — сказал он и стал искать удобный подступ к воде.
Он положил автомат на низенький обрывчик, от которого вода когда-то обрушила, подмыв, большие глыбы глины, хотел осторожно сойти к воде, но вдруг сполз вместе с предательски осевшим берегом и глубоко увяз сапогами в желтую грязь дна. Вода взмутнела под треснувшим льдом. Санька ругнулся, отошел на несколько шагов в сторону и только тут нагнулся к воде, опершись одной рукой на мерзлый ком глины, а другой разбивая лед, что нарос за ночь широкой кромкой вдоль всего берега.
Когда и каким образом — так быстро и бесшумно — Карлов спустился к воде, Санька не заметил. Он услышал вдруг, как звенькнул ледок и тут же всхлюпнула вода. Обернувшись, он увидел только, как недалеко от берега суетятся частые маленькие волны и на них приплясывают осколки льда, а у самой воды стоит этот Карлов и смотрит на полынью. И опять Санька ничего еще не понял, он подумал, что Карлов хочет напиться, но не решается, видно, спускаться к воде в своих жидких ботиночках. Он неспешно выбрался на сухое место и снова взглянул туда, где все еще позванивали льдинки. Карлов обернулся, и тогда-то Санька оцепенел, замер, нет — полетел, низвергся, цепенея и замирая, в бездну жуткой догадки, когда увидел лицо Карлова; когда еще раз взглянул на полынью: там вода исторгла из своих глубин желтые клубы глины; когда посмотрел на то место, где лежал автомат и где теперь его не было.
— Лукич, что ты наделал!.. — тихо сказал Санька. — Да неуж утопил его, сука ты дешевая! — закричал он.
— А мне он ни к чему, начальник, — проговорил Карлов. И осклабился. — Я из него и стрелять не умею.
— Ух, па-адло! — задохнулся Санька. Вскипали слезы.
Но вдруг он осекся, встретив взгляд стоявшего перед ним человека.
— Понимаешь, гляжу я на него — и вроде бы не он это, — рассказывал Санька в тот вечер, держа в руке последнюю картофелину и глядя куда-то немигающими глазами.
Я сидел против него уже без дела, отложив в сторону нож.
— А он стоит и глядит на меня, и вижу я, что смеется, а ничего не слышу. И зубы скалит, и трясется весь, а я не слышу. Нешо оглох, думаю. Потом, слышу, закатился. Сначала тихо так, как баба, а после и вовсю. «Что, — говорит (это как смеяться перестал), — взял Лешку Карлова? Ты думал, просто взять Лешку Карлова? — И он помолчал, и все глядел на меня, а потом опять рассмеялся, а потом опять замолчал. — Лешка Карлов, — говорит, — жить еще хочет, слышь, чучело, — жить!..» Так и обозвал — чучелом… — Сказав это, Санька надолго умолк.
