Делать было нечего — все оказывались при своих интересах; каждому хотелось в эту благостную ночь испытывать лишь благостные ощущения; но кому-то надо было все-таки работать, и я подхватил обеими руками ящик и один снес очистки любимчикам старшины, дружелюбно хрюкнувшим мне из вонючей темноты свинарника.
Когда я вернулся, Санька сидел в курилке. В землю был врыт железный бочонок, его окружал замкнутый квадрат лавочек. Мы закурили по последней.
— А ты знаешь, — сказал Санька, — дело прошлое, но я чуть не отпустил его, факт… И ходил бы он теперь на воле, волк зубастый. Я ему хотел сказать, что, мол, собирался тебя, враг, пожалеть и отпустить подобру, а ты чего сделал надо мной? Но не сказал. Больно наплевать — такому еще говорить! Так он тебя, и меня, и всех таких и за людей не считает; мол, я человек, а вы все вроде бы букашки…
Я сидел против него и молчал. Его суровый рассказ все еще звучал и жил передо мной. Вот каким он запомнился мне.
* * *
— Ты встань, встань! Земля-то, чай, холодная, — сказал Санька тогда Карлову.
— Сейчас, начальник, сейчас… Дай отдышусь… Сердце-то, сердце! Боже мой… ох, сердце! — стонал Карлов, но все же перестал кататься по земле и сел, низко склонясь к коленям, охватив руками грудь, и равномерно, словно бы в молитве, раскачиваясь взад-вперед. Он был в одной черной форменной рубахе и телогрейке, все еще без шапки. Над головой его курился пар.
— Ну подымайся — и пошли, — приказал Санька, стараясь говорить как можно решительней.
— Ладно, начальник, — сказал Карлов, — пошли. Твоя взяла.
Но, поднявшись было, он снова свалился на землю, и опять его стошнило. Санька осторожно приблизился.
— Ты что, земляк? — спросил он.
— Нет… — прохрипел Карлов. — О-ох, больно!
— Дыхалка еще не отошла?
— Нет, — бормотал Карлов. — Сердце. Ой, мамочки! Как пьяный… Туман в голове. Ох, боже, боже! Не могу, начальник. Видишь, всю кровную пайку стравил…
Он сидел на земле, вытянув вперед длинные ноги, ссутулясь. На голову была уже нахлобучена шапка, под ней лицо его казалось маленьким, безглазым.
— Не могу. Хочешь, неси меня, начальник. Или пристрели. Пристрели, начальник, — чего тебе со мной возиться? Мне теперь все равно хана…
Но вскоре он плелся впереди Саньки, высоко подняв острые плечи, сотрясаемый ознобом, пьяно спотыкаясь.
И они с полчаса шли так в темноте. Впереди брел Карлов, голые кисти рук упрятав под мышки, горбясь длинной спиной. Сзади шел, приминал сухую траву Санька, спотыкаясь о мерзлые кочки, прижимая к боку автомат, опущенный дулом к земле. Им нужно было и те километры пройти, что остались до перееезда, и вышагать по дороге еще двадцать километров до колонии.
