Карлов не видел подробной карты района, как видели мы все, отправляясь на службу, иначе он побежал бы совсем в другую сторону — прочь от своей ловушки. Широкий и глубокий оросительный канал изгибался в этом месте крутой дугою, и на вершине этой дуги, на мосту, был расположен Санькин пост. И надо бы Карлову бежать по касательной к дуге налево, но побежал он направо, где далеко впереди его ожидал другой канал, такой же глубокий и полноводный, сливающийся с первым и превращавший большой участок степи в полуостров, в предательский для него мешок. И туда, к самому дну мешка, устремил он свой отчаянный бег.
Все это опять-таки случайность, но для Саньки и для всех нас эта случайность оказалась счастливой, а Саньке она придала вдохновения в его преследовании. Вот как он сам рассказывал, пока мы чистили картошку:
— Слышу, значит, травой шебаршит, а трава там высокая, сухая; так и ломит по ней, как лошадь. Ага, думаю, не туда бежишь! Потом шваркнулся в лужу, — лед, слышу, зазвенел. А сам бегу, — патрон в патронник — и бегу. Ничего еще не видно, но слышу, чувствую — недалеко он. А потом вышла луна, и все стало как на ладошке. Ага, вижу его, голубчика, метров триста от меня.
Я ему: «Стой! стой!» — да из автомата очередью, над головой, конечно, а он только пригнулся ниже и пулей жарит. Ну, думаю, придется, видно, дуть за тобой до самого канала…
— Постой, постой! — вспомнил тут я. — Постой! Да ведь ты плавать не умеешь!
— Ну.
— Да ведь он мог прыгнуть в канал, переплыть и смыться!
— На-ка, выкуси! — сказал Санька и сотворил из пальцев некий символ. — Не тут-то было! Он и сам не умеет плавать.
— Что? И он? — Помню, как я был удивлен.
— Точно. Потом сам мне признался.
— И ты его у второго канала и сцапал?
— Так и сцапал, часом! Больно ты скорый, я погляжу. Мы еще сколько по-над каналом бежали, что тебе самый настоящий марш-бросок. Аж до самого того места добежали, где каналы стыкаются.
— Ну и как ты его поймал? Что он делал, когда ты его догнал?
— А что ему делать? Стоит, повернулся ко мне, варежку разинул и дышит как лошадь.
— А ты?
— И я стою, задыхаюсь. Шутка ли, сколько километров отмахали? Хорошо еще, что дело это привычное — марш-броски.
— А потом? А он?
— А он стоит и все тыкает. Под дых, значит, подперло. А над головой парок шевелится. Месяц как раз чистый был. Только и сверкает, бес, глазищами: туда-сюда, туда-сюда. Ну, я ему кидаю шапку и говорю: надень-ка.
— Какую шапку?
— А я ее подобрал, когда бежали еще. Он упал, верно, или споткнулся. Короче, смотрю: шапка валяется. Я ее хвать — и за пояс.
