. Ты не имеешь права жить в излишестве, когда люди вокруг умирают. «Удивительная девушка», – думал Стадлинг.
Речь также зашла об отце Марии и его реноме в Швеции. У нас к Толстому относятся как к самому благородному и великому человеку современности, объяснил Стадлинг и поинтересовался религиозными убеждениями Толстого. Разве он не отвергает жизнь после смерти? Мария разгорячилась: «Вы бы слышали прекрасные слова, сказанные им недавно в кругу друзей! Он сказал, что наши смутные мечты имеют такое же отношение к нашей нынешней жизни, как эта земная жизнь – к нашей будущей жизни после смерти. Нет, папа верит в вечную жизнь человека и до, и во время, и после его земного существования»176.
В тот же вечер Толстой вернулся в штаб-квартиру в мрачном настроении: «Мне стыдно за мою работу, это всего лишь паллиатив. Мы не знаем, принесет ли это народу какую-либо продолжительную пользу. Чтобы помочь народу по-настоящему, надо его разбудить из духовной лени»177. Но Толстой уже столько сделал для русского народа, отметил Стадлинг. Толстой возразил: «Я не проповедую. Я сам настолько плох, что не могу проповедовать другим. <…> Мы не знаем, что станет результатом наших действий. Единственное, что мы знаем, – это то, что правильно и хорошо желать добра и со всею серьезностью действовать в соответствии с нашим пониманием»178.
После ужина, где роль хозяйки взяла на себя Мария, беседа продолжилась. За столом присутствовал бывший доцент Московского университета. Его ждала профессура, однако он предпочел бросить все, чтобы последовать за Толстым. Он рассказывал о долгом путешествии по европейской России, предпринятом для изучения религиозных сект. Речь зашла и о штундизме, движении, к которому Стадлинг относился с большой теплотой. Толстой сообщил о письме, полученном от крестьянина-штундиста, овладевшего грамотой. В письме честно описывались жесточайшие преследования и издевательства. Толстой прокомментировал: «Такие люди – настоящие герои!»179 Ситуация напомнила Стадлингу о Сократе или Иисусе в окружении учеников.
Мария рассказала о шведском госте матери Ивана Раевского, жившей неподалеку. Его попутчица Баратынская вряд ли выдержала бы работу среди голодающих, но Стадлинг оказался толковым человеком: «На нем оленьи сапоги выше колен, доха шерстью вверх. Ездил со мной в одну столовую и пришел в ужас от того, что там увидал. „У нас в Швеции, – говорит, – у каждого крестьянина дом в несколько комнат, чистота везде, для скотины особенное помещение, а здесь одна изба вроде хлева, и люди, и скот – все смешано“. Он привез с собой фотографический аппарат и снимал виды избы, раскрытых сараев, оборванных ребятишек и проч. Его прислали сюда друзья его, американцы, чтоб удостовериться в голоде, поразившем русское население, и доставить им сведения, кому им следует пересылать денежную свою помощь»
