— Да, — миролюбиво ответила целительница. — Только иначе, чем врачи. — Она еще немного подержала ладонь против сердца больного, затем против его лба. Предположила: — Видимо, они поставили микроинфаркт.
— Да! — в один голос ответили профессор и Ирина, только в возгласе отца звучала радость оттого, что Виана угадала, а у дочери — недоумение и досада.
— Ничего, — успокоила Виана. — Микроинфаркт — не самое страшное в жизни. И микроинфаркт — тоже. Немного поработаем — все как рукой снимет.
Неожиданно она добавила:
— Начнем с сигары.
Мартынов испуганно глянул сперва на дочь, потом на Виану: не шутка ли это?
Виана не шутила. Она действительно достала из крошечной бархатной сумочки, украшенной золотым шитьем, самую настоящую темно-коричневую толстую сигару.
Ирина протянула:
— Та-ак…
Профессор сделал рукой отталкивающий жест:
— Нет-нет, я не курю. Я пообещал. Сигары — тем более.
Виана вскинула на него удивленные глаза:
— Курить? Что вы, Владимир Константинович. Мы не курить собираемся, а прижигать.
— Ай! — вскрикнул Мартынов.
Как и подобает каждому настоящему мужчине, он боялся физической боли.
Он уже представил себе, как в комнате едко запахло жженой кожей, а по всему его телу вздуваются пузыри: ожоги третьей степени.
— Может, отложим? — робко попросил он. — Ириш, попроси отложить, а?
— Нет уж! — жестко сказала Ирина. — Разбирайтесь тут без меня. Сами. Нужно жечь — пусть жжет.
Она вышла, и вскоре хлопнула входная дверь.
— Обиделась, — с горечью произнес профессор. — Виана, вы простите ее. Она со мной так намучилась, что нервы сдают.
— А какой из этого вывод? — с хитрецой спросила Виана.
— А какой? — не понял Владимир Константинович.
— Очень простой: надо поскорее поправляться, чтобы не мучить своей болезнью собственную дочь. Так что не капризничайте, будем прижигать.
— Ммм… Ну ладно.
Виана с улыбкой протянула ему сигару:
— Да не бойтесь! Понюхайте, как пахнет приятно!
Профессор с некоторым недоверием поднес к носу длинный коричневый цилиндрик и вдохнул.
Что это? Какой знакомый запах. Кажется, доносится он издалека, из самого детства. И напоминает о чем-то родном… Может был», о бабушкиных руках… Да, да, именно так они и пахли, огрубевшие, потемневшие, в трещинках. Добрые руки…
— Полынь? — нерешительно предположил он.
— Ну конечно. Артемизия абстинциум. Полынь горькая. Обыкновенный наш сорняк.
Как бы не так! Для профессора это был вовсе не сорняк. Это были его детские годы, благодатное время летних каникул, когда не надо вставать в семь утра с мыслями о ненавистной арифметике. Это был бабушкин деревенский дом. Родители каждый год привозили туда мальчика Вовку, страдавшего малокровием. И бабушка Полина поила его горьким, пахучим отваром из этой самой полыни. А пучки травы висели, высыхая, под потолком кухоньки. И любая деревенская трапеза его детства сопровождалась, как обязательной приправой, этим сильным терпким ароматом.
