Стиль был у них обеих, и обе молчаливо оценивали друг друга.
Это была маленькая безмолвная дуэль. Соревновались две женщины, и одновременно — две эпохи.
Одна — ультрасовременная. Все напоказ, все подчеркнуто. Откровенная одежда, позволяющая оценить все прелести фигуры. Перламутровая помада «секси». Вызывающая поза: смотрите все, любуйтесь, вот я какая!
Вторая — сама тайна. Романтические складки, мягко спадая, колышутся и трепещут при каждом движении. Они прячут, скрывают свою владелицу. Весь облик Вианы словно говорит: а попробуйте-ка догадаться, какая я на самом деле! И только лицо — открытое. Ему не нужно косметики. При взгляде на него не придет и мысли о каком-нибудь «секси»: здесь — глубокие чувства. Самые разные. В том числе — любовь.
Ирина почувствовала себя побежденной. Именно потому, что ей очень, очень хотелось победить.
Ей всегда нравилось посрамить соперницу. Обычно это удавалось. Но в данном случае именно это желание и делало ее уязвимой.
Потому что Виана ни о чем подобном и не думала. Она была спокойна и уверенна. Перед ней стояла совсем другая цель. Она просто пришла навестить Владимира Константиновича и, возможно, помочь ему. И больше ничего.
В Ирине закипала злость.
Как это несправедливо! Она ухаживает за отцом как нянька, как сиделка, как поденщица. Она носится по аптекам и по магазинам, чтобы, отстояв в диких очередях, раздобыть для больного витамины или цельное молоко. А он знай лежит в своей омерзительной пижаме и стонет.
А для этой — разоделся! Вскочил! В состоянии, оказывается, сам себя обслужить.
Вот пусть и заботится о себе сам. Или пускай эта, в оборках, трясется над ним.
Виана напомнила со спокойной иронией:
— Вы разрешите мне войти?
Ирина повернулась к ней спиной и, ни слова не говоря, направилась в комнату отца. Это, разумеется, не могло быть названо радушным приглашением. Ирина просто отступила перед необходимостью. Она с удовольствием захлопнула бы дверь перед носом неприятной ей особы, но отец никогда не простил бы такого поступка. Что ж, пусть входит, раз явилась.
Ирина ворвалась к отцу, горя желанием нагрубить, съязвить, сказать что-нибудь обидное. Но…
Владимир Константинович скрючился в кресле, прижав к груди сведенные судорогой руки.
Он был бледен, белее своей неумело отглаженной рубашки, и дышал тяжело, с хрипом.
Ирина с ненавистью обернулась к Виане, вошедшей следом за ней:
— Довел себя! Прихорашиваться вздумал. Уж так вас ждал, так ждал!
Виана прекрасно видела, что ее косвенно обвиняют в случившемся с профессором приступе. Однако она пришла не для того, чтобы выяснять отношения.
