– Это не беспомощность, – подумав, ответила Лин. – Это прогресс. Неизбежность. И это неважно. Что ещё, кроме этого? Вряд ли мысли об индийских праздниках поразили тебя настолько сильно.
– Да…
Она поняла, что дело не в праздниках.
– Это как-то касается меня? Нас?
Альберт нервно кивнул и, видя, что жена больше не заговорит, начал рассказ.
Он многое бы отдал, чтобы подключиться к ней. Чувствовать её больше, чем всегда, строить речь так, чтобы её это не задело.
Мечты оставались мечтами. Альберту приходилось говорить.
– Я не знаю, сколько это продолжается, – начал он, – может пару месяцев, но я чувствую, что что-то не так. Со мной.
Альберт думал, что рассказ у него выйдет сухой и короткий, что ему придётся отмалчиваться, но, нет. Словно плотину прорвало. Слова полились рекой. Альберт говорил. Рассказал про то, как просыпался по нескольку раз за ночь, как тревожно ему было ехать домой и там, как он занимал себя бессмысленными делами, чтобы подольше задержаться на работе и не думать ни о чём. Как он осознал это совсем недавно, после эмпатологии Адкинса и разговоров с Зильберманом.
Лин слушала. Она почти не смотрела на него. Изредка только, будто случайно, её взгляд поднимался от стола или чашки, но тут же она устремляла его куда-то вниз.
А Альберт говорил, всё говорил и говорил, и не мог наговориться.
– И сны, – сказал он. – Я видел сны с тобой, два раза, о том, как мы познакомились на той вечеринке. Это такое счастье, понимаешь? А теперь? Что со мной теперь? Вся моя жизнь пройдёт вот так? – сказал он.
Он подождал, ему хотелось, чтобы что-то сказала и Лин тоже, но она молчала.
– Вот так? – повторил он. – Я не знаю, что с этим делать. Это… это… – из груди Альберта рвалось невысказываемое, неописуемое, точнее, нужное слово он знал, но Альберт не хотел использовать именно его. Но, в конце концов, пришлось. – Это беспомощность, – сказал он. – Сколько беспомощности вокруг! Посмотри… Я беспомощен. Мир беспомощен. Народы. Люди. Все. Я так не могу.
Ему хотелось говорить ещё и ещё, но он замолчал. Уж слишком долго Лин молча водила пальцем по ободку чашки.
Она заговорила лишь когда молчание совсем уж затянулось.
– Ты меня-то любишь? – внезапно спросила она.
– Что? – Альберт приоткрыл рот в удивлении. – Я…
– Любишь меня, спрашиваю?
– Лин, я же не о том…
– Любишь?!
– Да…
– Тогда в чем проблема? – Лин не дала ему договорить. – Ты любишь меня. Я тебя. Этот Адкинс – опасный сумасшедший, и зря ты попытался с ним разобраться. Сдай дело. Забудь о нём. Всё будет хорошо.
