Руссо дал блестящее определение, отличающее любовь к себе — положительное чувство — от себялюбия, рождающегося при соперничестве и сравнении себя с другими. Есть и третий вид этой любви — беспокойное самолюбие, которое получило развитие с популяризацией фрейдистского учения: оно превращает каждого человека в сгусток трудностей и проблем, регулярно изливаемых им на своих ближних или на своего психоаналитика [3]. Это рассказ в виде перечня невзгод, родившийся из христианской исповеди, — самокопание, делающее из незначительного события захватывающую эпопею: все обретает смысл, все достойно упоминания, никакая деталь не отбрасывается за ненадобностью, нужно разобрать себя по косточкам, без конца выискивая параллели и ассоциации. Всем известны такие люди, которые погружены в самих себя и не имеют сил расстаться с мыслями о мелких сложностях. (И это уже само по себе несчастье, что человек никогда не может убежать от себя самого.) Эти мысли постоянно гложут их, никогда не оставляя в покое, и куда бы они ни пошли, что бы ни делали, их мысли следуют по привычной колее, как игла на заезженной пластинке. Такие люди полагают себя наделенными неисчерпаемой в своей многогранности психикой и ищут толкование малейшим своим оговоркам или огрехам, как если бы речь шла о героических поступках. Трактовка собственных мыслей и действий становится их проклятием, они беспрестанно расшифровывают себя как непостижимую загадку. Их пленяет та головокружительная пропасть, что зовется их собственным «я». Но эта пропасть является также и адом, который мешает им выйти за рамки себя и оставляет их томиться в собственной раковине.
Желание открыться навстречу чему-то, что находится за пределами этой раковины, нельзя отнести к мимолетным капризам или непостоянству человеческого существа. В «Словах» Сартр с иронией признавал, что создал себя благодаря «великолепному праву ничему не хранить верность» [4]. Неверность по отношению к самому себе — всего лишь другая форма верности, подобно неверному супругу, который верен себе в своих походах «налево». Это мечта о «подконтрольном выселении»: стать другим, не переставая быть тем, кто ты есть. Задолго до Сартра Андре Жид писал с некоторым щегольством: «Будущее, я хотел бы видеть тебя неверным», — и призывал своих читателей броситься «в другую крайность своей натуры». Но другая крайность — это по-прежнему мы сами: мы хотим бежать от себя, но остаемся верны себе, что бы ни говорили. Стремление изменить свою личность может напоминать жажду нового или заведомое вероломство — намерение менять себя в угоду эпохе, даже отречься от самого себя, находясь в смятении и растерянности. Но вероломство собственного «я» оказывается вероломно и по отношению к самому себе. Оно предполагает уход от себя, но не сбрасывание себя со счетов. Такое отступничество — это в меньшей степени отказ от себя и в большей — неизменная верность высокому мнению о себе, отражающемуся на всех последующих переменах. Эти перемены, хоть и резкие, часто являются неразрывными звеньями одной цепи.
