«Моя бабушка никогда бы такого не сделала!» Но разве это не прогресс, что бабушки осмеливаются демонстрировать свое тело и больше его не стыдятся?
Преклонный возраст воплощает собой двойную утопию: негативную — когда она рисует картину преддверия смерти. Позитивную — когда изображает невероятную страну, где мы наконец будем свободны от нашего либидо, от нашего душевного смятения. За определенной чертой безмятежность опустится на нас, как тень на поля в закатную пору. Поблекшие девицы, заплывшие жиром аполлоны, облысевшие папики, выдохшиеся плейбои, бывшие красавицы — всем им увядание будет компенсировано запоздалым бесстрастием. В этом возрасте исполняется наконец мечта всего человечества, о которой говорил Фрейд: уничтожение сексуальности [19], стремление к чудесному состоянию, предшествовавшему разделению людей на мужчин и женщин. И поскольку мы сами втайне стремимся к воздержанию, мы проецируем его на эти морщинистые лица, на седые головы тех, кто вступил в рай безмятежности. Нам хотелось бы, как и им, справить поминки по бурным волнениям страстей, испытав при этом страсть сдерживать все страсти:
«Есть ли удовольствие большее, чем отвращение к самому удовольствию?» — говорил Тертуллиан. Еще Сенека просил как можно раньше покончить с плотскими утехами: «Чувственное наслаждение бренно, кратковременно, заслуживает презрения; чем с большею жадностью оно почерпалось, тем скорее переходит в противоположное чувство; в нем необходимо бывает тотчас же или раскаиваться, или его стыдиться» [20]. Секс в том виде, в каком мы занимаемся им сегодня, перестанет существовать через 60 лет, — уверял в 1993 году писатель-фантаст Артур Кларк [21]. Утешительно думать, что удовольствия, от которых нас заставляет отказываться телесная усталость, после нашей смерти исчезнут. «Старики, — как говорил еще Ларошфуко, — потому так любят давать хорошие советы, что уже не способны подавать дурные примеры». Старики собирают в себе все стереотипные качества, когда-то приписываемые «благородному дикарю» : они превращаются в «добродетельный негатив» наших бесчинств.
Бремя вожделения
Софокл по достижении 80 лет, если верить Платону («Государство», 329 b), с величайшей радостью избавился от жестокого бремени вожделения — «яростного и лютого повелителя». Его чувства при этом, говорил он, были сродни чувствам народа, свергнувшего своего тирана, или раба, освободившегося от хозяйского ига. Цицерон, приводя эти слова Софокла, о самом себе говорит, что он с радостью бежал из царства Венеры, «как от грубого и бешеного властелина» [22], и признает, что воздержание для него предпочтительнее разрушительной силы страсти. Мудрый человек, по мнению Цицерона, должен жить в безмятежности чувств и избавиться от жажды почестей. Однако Цицерон в то же самое время, когда раздавал эти добрые советы, предавался любви с юной Публией, которой было тогда
