Прошлое — не более чем изъеденный червями труп. Вместе с тем это и «огромный шкап, где спят забытые счета», и «старый будуар, весь полный роз поблеклых» (Шарль Бодлер), который внушает нам робость; но это еще и ларец, в котором хранятся дремлющие до поры чудеса, нерассеявшиеся чары. Если этот дурман еще бродит в нашем сознании — это только подтверждает, что он ищет возможность проявиться, усилиться, перевернуть нашу монотонную жизнь. С течением лет мы узнаем множество версий самих себя, они накапливаются в нас, когда мы оставляем наше прежнее «я» и обретаем новое. Эти версии внутри нас подобны бесцеремонным или разгневанным жильцам, которые требуют восстановления своих прав или пытаются прорваться наверх, работая локтями. Даже внутри великих людей всегда таится веселый проказник, желающий выбраться наружу, или одинокий, покинутый ребенок, нуждающийся в утешении, или нереализованное призвание, требующее осуществления. Каждый из нас представляет собой многоголосое и неудовлетворенное множество «я». Похороненные нами воспоминания — мы знаем это еще от Пруста — просят нас об одном: чтобы их оживили. Возвращение к истории собственной жизни может обладать не только терапевтическими, но и главным образом романтическими свойствами.
Мы подозреваем, что, вечно стремясь вперед, оставили позади нечто очень важное, и нам необходимо вернуться по своим следам, чтобы это найти. Иные люди накапливают целые залежи писем, газет, каких-то безделушек — как следы эпохи, которую они хотят сохранить, уберечь от всепоглощающей мрачной пучины забвения. При этом они рискуют превратиться в хранителей музея собственной жизни, в посетителей кладбища. Другие люди, напротив, смотрятся в затуманенное зеркало прошлого, чтобы их прежнее отражение стало для них новой отправной точкой.
Искусство быть не только дедом
Мы можем только радоваться, когда однажды у нас появляются внуки, и вслед за Виктором Гюго определить «искусство быть дедом» как искусство «исполнять желания детей». Быть дедом — это значит быть тем заботливым и радушным человеком, который гораздо охотнее выслушивает и делится советами, чем раздает приказы; тем, кто признает себя неразрывно связанным цепью кровных уз с новорожденным младенцем, отыскав в его лице еле заметное сходство с собственными чертами. С появлением внуков мы наслаждаемся всеми преимуществами малолетних сорванцов, избегая при этом их неизбежно зависимого положения. Вместе с ними мы заново учимся делать первые шаги, получаем первые оценки в школе, сравнивая их с нашими полувековой давности. Мы восхищаемся, глядя, как они растут, как блестяще учатся, как им удается то, что не получалось у нас, как они открывают перед своей семьей новые горизонты. Они не судят нас беспрестанно, не сводят с нами счетов, не бросают нам упрек за упреком. Даже в их капризах есть своя прелесть, потому что они быстро проходят, а их детские словечки, пусть и самые нелепые, нас очаровывают — ведь они позволяют нам проявлять нежность без малейшего напряжения.
