Однако власть этой нежной привязанности не исчерпывает собой жизнь и все еще кипучую энергию мужчины или женщины в 60–70 лет. Тем более что они — получая своеобразную «отдачу», как после выстрела, — должны теперь подчиняться приказам собственных сыновей и дочерей, лучше их знающих, что хорошо, а что плохо для их чад: дедушкам и бабушкам дается разрешение заниматься малышами, но на условиях молодых родителей. Эти же родители возмущаются, когда их отец или мать говорит, что из-за слишком плотного расписания не может посидеть с внуками в требуемые дни или забрать их из школы. Часто можно видеть, как, вместо того чтобы быть в распоряжении детей и внуков все 24 часа в сутки, дедушка и бабушка, возможно разведенные или в повторном браке, живут собственной жизнью, путешествуют, учатся в университете, развлекаются по вечерам! Они уже не желают, чтобы их называли «дедуля» или «бабуля»: от этих ужасных слов тянет плесенью, эти слова будто прямо сейчас отправляют вас на кладбище. «Дедушка» и «бабушка» тоже не лучше. И вот мы исхитряемся, играя со словами на «д» и на «б», предпочитаем намеки, говорим обиняками, избегаем привычных понятий, изобретаем более или менее поэтичные неологизмы. Короче говоря, роль деда и бабушки уже не так устойчива: она не исчезла окончательно, хотя бы из экономических соображений, но перестала быть тем, чем была всегда. Стареть — вовсе не значит играть в няньку или делиться воспоминаниями, тоскливо перебирая их одно за другим; стареть — это участвовать в общих сражениях, определять новые цели, отстаивать свои проекты. Быть бабушкой и дедушкой стало теперь не простым исполнением жизненной роли, а еще одним увлекательным этапом на жизненном пути.
Каждый раз как первый
Мы живем, оставаясь загадкой для самих себя, окутанные туманом настоящего, и не всегда в состоянии уловить, что ждет нас впереди. Значение некоторых событий мы можем постичь только долгое время спустя. Их понимание приходит к нам сквозь игру света и тени нашей неустойчивой памяти, но приходит слишком поздно. Эта странная особенность нашего прошлого — не более чем способ избавиться от него, а также возможность насладиться возвращением того себя, каким был когда-то: воспоминание становится переживанием. Мы и не представляли, что у нас такая богатая, разнообразная жизнь! В ворохе воспоминаний могут таиться новые возможности, которые внезапно осеняют нас — как кролик, выскакивающий из шляпы фокусника. Предсказывать будущее трудно, но еще труднее рассказывать о прошлом: оно постоянно меняется в угоду моменту и нашим настроениям, раз от раза придающим прошлому те или иные оттенки. Именно поэтому романисты обожают такие парадоксы времени: в них мы предаемся ностальгическим воспоминаниям о будущем и пророчествуем о прошлом, которое не перестает бурно врываться в настоящее, невероятным образом сталкиваясь с ним лицом к лицу.
