. Она не столько напоминает вектор, кратчайшим путем стремящийся к конечной точке, сколько проселочную дорогу с извилистыми колеями, которая, петляя, ведет вперед и в своих петлях собирает все свои предыдущие жизненные циклы. Следуя по этой дороге, мы пересекаемся со множеством жизней, разных по продолжительности и насыщенности. Если начало, заложенное в человеке, — говорил Платон, — это «божественное начало», которое «спасает всё», то возврат к началу — дух, возвышающий наши души, защищающий их от косности и уныния. Этот дух позволяет альпинисту ощутить прилив энергии, находясь на грани истощения физических сил; он побуждает не верящего в себя студента или упавшего духом ученого упорствовать в своих усилиях, общественного деятеля — продолжать борьбу с несправедливостью, предпринимателя — стойко преодолевать препятствия. В жизни человека, помимо рождения, не так много моментов абсолютного начинания, но бессчетно число возможностей возродиться, крутых поворотов и перемен, происходящих постепенно [19]. Эти возможности — наша охранная грамота, данное всякому из нас разрешение пробираться вперед на ощупь, сбиваться с пути, возвращаться и снова пускаться в путь. Каждое фиаско — это еще и трамплин для новой попытки. Счастливую жизнь можно представить в образе птицы Феникс, которая восстает против самой себя, сжигая в огне свою прежнюю оболочку и вновь возрождаясь из собственного пепла, без конца повторяя жизненный цикл.
Тот факт, что наше существование после определенного возраста становится более предсказуемым, не делает его менее интригующим. Повторное переживание вдохновляет нас так же, как и первый опыт, — и то, что эти ощущения нами уже испытывались, ничего не меняет. В подростковом возрасте мы порой мечтаем о втором рождении — жизни, где мы не подчинялись бы нашим родителям, а зависели бы только от самих себя. В этом смысле бабье лето жизни — в некотором роде повторение подростковой проблемы. Речь идет о том, чтобы обрести в себе созидательную веру и способность придумывать новое, чувствовать головокружение от невероятного количества возможных путей. Закат должен напоминать рассвет, даже если этот рассвет и не предвещает наступления нового дня.
Лебединая песнь или заря новой жизни?
Извечный вопрос для каждого из нас: как преобразовать в созидательную силу разрушительное начало, свойственное времени? В области живописи или литературы старость нередко представляет собой кульминацию таланта, особенно у великих мастеров, достигающих в преклонном возрасте полного расцвета. Мифу о необыкновенно талантливом юноше типа Артюра Рембо (полупоэт-полудитя, сгорающий в возрасте 20 лет) следует противопоставить реальность творческого процесса, приходящего к своей кульминации с течением времени. Именно это отмечал Бодлер в отношении Гойи. В конце карьеры художника зрение Гойи было настолько слабым, что ему, как говорят, должны были затачивать карандаши. «И тем не менее даже в эти годы он продолжал создавать большие и очень значительные литографии, в частности серию, посвященную бою быков; эти многофигурные, полные движения прекрасные листы представляют собой настоящие картины в миниатюре. Мы видим здесь лишнее подтверждение удивительного закона, по которому чем более убывают жизненные силы крупного художника, тем глубже и проникновеннее постигает он смысл бытия; иначе говоря, теряя одно, он приобретает другое. Он идет вперед, как бы молодея духом, набирая все больше бодрости, мощи и творческой дерзости, — и так до края могилы» [20]. Ницше скажет о Бетховене, что тот «представляет собой промежуточное явление между старой, дряхлой душой, которая постоянно разбивается, и будущей сверхъюной душой, которая постоянно нарождается; его музыку озаряет этот сумеречный свет вечной утраты и вечной, необузданной надежды…» [21] Лебединая песнь — это одновременно и увертюра, заключение — это предисловие. Невозможно решить, является ли заметная сухость, сдержанность последних работ признаком истощенного воображения или, наоборот, нового всплеска творческих идей. Американский социолог Дэвид Рисмен также отмечал этот феномен:
