«У некоторых индивидов источники их обновления заключаются в них самих; старение увеличивает их мудрость, но не лишает непосредственности и способности радоваться жизни <…> до тех пор, пока их собственные тела не превращаются в их отчаянных врагов, эти люди бессмертны в силу своей способности к самообновлению» [22].
Как тут не вспомнить необыкновенное перевоплощение Ромена Гари — в конце его жизни — в Эмиля Ажара? То перевоплощение, которое позволило ему раздвоиться, стать двумя совершенно разными авторами: одним — суровым, почти трагическим, и другим — веселым и смешным; выпустить за шесть лет девять книг то под одним, то под другим именем, так и не раскрыв эту мистификацию до самой смерти. Идеальный пример самовозрождения писателя, страшившегося утонуть в пучине всеобщего равнодушия [23]. Постаревшие авторы выглядят в своих последних работах не выдохшимися художниками, но творцами, опережающими свое время: это можно сказать о «Фальстафе» — последней опере Верди, где характерная для него прежде напевность бельканто уступает место непринужденной и свободной декламации; это можно сказать о «Жизни Рансе» — последнем сочинении Шатобриана, которое Жюльен Грак анализирует следующим образом: «Язык, которым написана „Жизнь Рансе“, — это непостижимая попытка закинуть крючок в будущее: в коротких фразах, будто написанных на морзянке — пульсирующих, сбивающих с толку, внезапно прерывающих повествование, словно послания, перехваченные с другой планеты, — уже угадывается новый язык страны, где пробудится к жизни Артюр Рембо…» [24] Немецкий композитор Вольфганг Рим также утверждает, что «искусство не имеет возраста»: «Когда я сочиняю, я поднимаюсь над биологическим временем. Иногда мне 89 лет, потом 4 года, потом 53, потом 26 с половиной, потом 73, потом я уже умер; это означает, что каждый раз я временно соответствую одному из принятых в искусстве стереотипов. Разумеется, я никогда не стану взрослым, это лишь часть игры» [25]. Таким образом, в области творчества, но также и в самой банальной повседневности различные эпохи пересекаются и взаимодействуют во всех смыслах: мы многократно перемещаемся из одной в другую и обратно. Детство и юность сохраняются в нас — как минимум в качестве потенциала — до самого преклонного возраста. Можно сказать, что до некоторой степени мы способны сгибать и скручивать время, будто алюминиевую ложку.
Конфликт поколений
Каждое поколение вступает во взрослую жизнь в полной уверенности, что оно все делает лучше предшественников, на которых глядит с презрением или гневом. Родители и учителя кажутся старой рухлядью: это геронты, которых нужно оттеснить в сторону, чтобы освободилось место. Молодые сгорают от нетерпения поскорее утереть старикам нос. Зрелые же люди, наоборот, рассматривают молодежь как дикарей, которым невозможно вдолбить в голову малейшее представление о чем-либо. «Они хотят затмить нас собой, как они говорят; пусть попробуют хотя бы сравняться с нами!» Бывают поколения, действующие решительно, а бывают «ни рыба ни мясо». Те поколения, чья жизнь выпала на время Второй мировой войны, войны в Алжире, майской революции 1968 года и борьбы с тоталитаризмом, тем или иным образом повлияли на свое время. Правда, которая была у каждого из этих поколений, составляет предмет спора; но для молодежи соблазнительно громить предков — ведь тогда можно возложить на них вину за все, что сейчас не так. Молодежь может и завидовать старикам («Мне бы так хотелось жить во времена Сопротивления или сражаться на баррикадах за новый мир в 70-е годы»), и обвинять их в том, что они предали свои идеалы. Одни поколения пишут историю, другие — примечания к ней и воображают, что смогут раздуть потухшее пламя костра, оставленного их великими предшественниками: как пример можно привести сегодняшнее нелепое возвращение к утопическим идеям большевиков или Фиделя Кастро среди ряда немногочисленных молодежных групп. Вспомним Карла Маркса: «Все великие всемирно-исторические события и личности появляются, так сказать, дважды <…>: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса» [26]. Переломные моменты истории вызывают друг друга рикошетом, как ударные волны землетрясения: Май 1968 года, который был пародией, складом революционных причиндалов 1917 года, кубинской революции и китайской революции Мао вместе взятых, — дал повод собезьянничать всей молодежи, мающейся от безделья. «Желтые жилеты» в Париже в 2018 и 2019 годах с их картонными гильотинами для президента Эмманюэля Макрона неявно подражали Французской революции. «Бессмысленные эпохи, — говорил Сартр, — те, что решают смотреть на себя прежними глазами. Они не могут ничего другого, кроме как усовершенствовать чужие открытия; потому что тот, кто привносит свой взгляд на вещи, также привносит и сами рассматриваемые вещи» [27]. Понятие «поколение» само по себе проблематично: мы не чувствует себя близкими или солидарными с людьми своего возраста только потому, что нас объединяет дата нашего рождения. Это уже потом нас причисляют к определенному поколению. Чем больше мы стареем, тем больше нас ошибочно смешивают с нашими биологическими ровесниками, силой удерживая нас вместе в рамках одного временнуго периода. Но наш дух, наши вкусы рвутся прочь из этих рамок. Это как если бы младенцы, родившиеся в одном родильном доме, были обречены развиваться все вместе, с рождения и до самой смерти, связанные между собой лишь случайным совпадением даты и часа рождения.
