Лишь немногие способны жить, не обращаясь к врачу, — не потому, что у большинства такое слабое здоровье, но потому, что людям нужно, чтобы кто-то ими занимался, выслушивал их. Неизменно крепкое здоровье, ровное и несокрушимо вечное, было бы для них невыносимо. Лечащие врачи обязаны уделять внимание пациентам и слушать все, что им говорят; даже проявив чудеса самоотверженности, врачи никогда не сумеют быть настолько внимательными, как от них ожидают. Перипетии страдающего тела могут дать повод для негласного соперничества — насколько среди болезней славится именно ваша, — а также для пренебрежительного жеста рукой в отношении тех, кто пережил меньшие невзгоды. «Твоя операция длилась всего два с половиной часа? Какая ерунда! Я провел на операционном столе восемь часов без перерыва. Три раза побывал в коме, был в состоянии клинической смерти». Это особый вид хвастливых пациентов. Их болезни придают им невероятную значимость, они так и сыплют пугающими историями, как те солдаты, что рассказывают байки о своих фронтовых приключениях. Такие больные принадлежат к своего рода аристократии боли и не терпят сравнения с жалкими хиляками, не умеющими болеть с размахом. В королевстве телесных недугов есть своя знать и свои простолюдины. Плебс проходит самые тяжкие мытарства с безропотностью скота, тогда как благородное сословие несет страдания с достоинством, превращая немощь в почетный орден. Аристократы ведут себя так, будто побывали в лимбе: они чуть ли не готовы раздеться, выставив напоказ тело, покрытое шрамами — жуткими рубцами, которые они суют вам под нос, чтобы напугать. Они напоминают мучеников с заживо содранной кожей; святых, гордых своими стигматами; псевдоспасителей, распятых на алтаре Науки. Они запрещают вам сравнивать ваши страдания с их собственными муками. Поразивший их недуг делает их словоохотливыми, они просто обязаны безотлагательно рассказать вам о своих злоключениях. Каждый день представляет для них новое сражение, в которое они вступают на глазах свидетелей; они ведут бюллетень своих недомоганий с кричащими заголовками. Им не нужно сочувствие — они хотят вас ошарашить. Но есть больные, прямо противоположные этим фанфаронам: этих отличает сдержанность стоиков. Они не говорят о своей болезни прямо, предпочитая эвфемизмы, и упоминают лишь о легком недомогании, в то время как стоят на краю могилы.
Что же до жадного любопытства, с которым некоторые люди справляются о ваших недугах, предлагая помощь, то оно подозрительно. Они любят вас больными, ибо ненавидели вас здоровыми; они чувствуют себя не так одиноко, если видят вас поверженными. Ваши страдания доставляют им радость, они облегчают их собственные муки. Заболеть в XXI веке — это одновременно и радоваться неслыханным успехам медицины, значительному прогрессу, который будет продолжаться и дальше благодаря использованию искусственного интеллекта и иммунотерапии, и вместе с тем бояться, что, немотря на успехи, медицина не сможет нас спасти. В давние времена, когда медицина еще считалась чем-то вроде колдовства или магии, Монтень возражал против медиков, которые намеренно «подтачивают здоровье» людей, чтобы использовать свое влияние, предписывая им все возможные виды мазей, притираний и диет, так что пациенты оказываются полностью в их власти. Он полагался на добродетельные обычаи и нравы, чтобы оставаться в хорошей форме и не иметь нужды прибегать за помощью к сословию Диафуарусов . Для наших современников нет ничего ужаснее, чем достигнуть пределов развития науки. Когда какой-нибудь профессор, светило медицины, признается, что больше ничего не в силах сделать для нас или наших близких, мы чувствуем, как под ногами разверзается пропасть. Современный век не терпит поражения: он видит в нем лень, отсутствие желания действовать, крайнюю степень неприличия. Как и Монтень, мы знаем, что сами в ответе за собственное здоровье. Вне зависимости от капризов судьбы или от генов, доставшихся нам в наследство, каждый из нас является своим собственным врачом, своим освободителем или своим могильщиком. И что может быть хуже для суеверного сознания, чем видеть, как твой лечащий врач умирает раньше тебя? В этом случае как будто меняется шкала приоритетов: тот, кто, казалось, должен был зорко следить за вами, не обнаружил болезни у себя самого. Теперь его словам нет веры — ведь предполагалось, что он будет оставаться у вашего изголовья до конца, а он, по сути, вас предал. И это не считая тех врачей- специалистов, которые умудряются подавать дурной пример: курящий пульмонолог, по кусочкам с кашлем выплевывающий свои легкие, тучный диетолог, дерматолог — весь в ожогах от солнца или лор, глухой как пень. Если на глазах у врачей угасают многие их пациенты, то есть и пациенты, способные уморить целый полк врачей: вспомним хотя бы влюбленного девяностолетнего старика из романа Габриэля Гарсиа Маркеса, что хоронит одного за другим целую семью врачей, начиная с деда и заканчивая внуком, пережив все их диагнозы и оставшись бодрым как огурчик [1]. Какой врач предпочтительнее для нас? Тот, кто объявляет нам, что у нас ничего нет, что речь всего лишь о ложной тревоге. Мы выходим из его кабинета с облегчением, которое длится ровно до тех пор, пока тоненький голосок внутри нас не высказывает коварного предположения, что врач, может быть, ошибся, и не будет ли благоразумнее проконсультироваться у кого-то еще, чтобы подтвердить первоначальное мнение? Того, кто привык терзать себя, тревога не отпускает никогда: она добавляет красок в его будни, она становится ему необходимой, чтобы придавать значимость его жизни.
