Под вечер он возвратился на заседание правления «Электропередачи», начавшееся без него, потому что он опять был вызван в Кремль.
Разговор за большим столом шел по кругу: «хлеб — торф, торф — хлеб», когда дверь с шумом распахнулась и в кабинет ворвался Глеб Максимилианович.
Мало сказать, что лицо его, — казалось, и носки бурок, и вязаный шарф, и расстегнутая тужурка излучают возбуждение и торжество.
И спокойный, рассудительный Василий Старков, который вел заседание, и бог энергетики Роберт Эдуардович Классон, и старый котельщик Медведев сразу почувствовали: произошло что-то чрезвычайное, прямо задевающее их всех, — насторожились в напряженном ожидании.
Глаза Глеба Максимилиановича лучатся, лукавят; он явно тянет время, интригует.
Но это ему плохо удается. Он не может сдержаться и тут же выкладывает все:
— Я вчера получил письмо от Владимира Ильича... Я только что от него. Будем разрабатывать план электрификации... Нет! Не просто строительство станций, а восстановление всей промышленности, транспорта, сельского хозяйства! Довольно!.. Хватит быть России убогой и бессильной! Не хотим ее видеть такой — и не будет больше такой России. Вот о чем мечтает Ильич. Вот размах его мечты. И это не благое пожелание, не какое-нибудь там маниловское «парение этакое» вообще. Нет, нет и тысячу раз нет! Создадим государственную комиссию. Соберем в нее лучших специалистов, крупнейших ученых — цвет, так сказать, русской интеллигенции...
— Погоди, Глеб, — вздохнул Старков, опомнившийся первым, поднялся из-за стола, подошел к товарищу, положил руку на плечо, как бы стараясь притушить пыл. — Вот тут-то и загвоздка. Ты же знаешь, каким цветом цветет сей «цвет».
— Знаю. Большей частью — белым, в лучшем случае — розоватым, и лишь отдельные, исключительные, экземпляры — красным.
— Вот именно! Большинство «лучших» и «крупнейших» относится к нам враждебно. Можно даже сказать, подавляющее большинство.
— И все же!.. Я надеюсь. Я верю...
Однако первые практические шаги не то что поколебали его уверенность, но как-то его насторожили.
Уже на следующий день, проходя по Кузнецкому, он заметил в толпе знакомый бобровый воротник. Глеб Максимилианович хорошо знал человека, прозванного в научной среде Фарадеем с Петровки. Еще до войны портреты его можно было встретить в кабинетах физики, в аудиториях институтов и университетов. Имя его дало название одной из важнейших теорий современной электротехники.
«Да как же я мог забыть о нем?!» Кляня себя за то, что почему-то — «черт знает почему!» — упустил из виду такого ученого, прикидывая утром состав будущей комиссии, что это недопустимо и непростительно, Глеб Максимилианович кинулся к Фарадею со всех ног. Он остановил его на углу Неглинной, едва не измазавшись о каспийскую селедку, которую Фарадей предусмотрительно нес, как свечу, — перед собой, подальше от чистых, наглаженных бортов шубы.
