— Именно. Именно! И давайте-ка скорее подбирайте спецов с загадом, с размахом, отчаянно смелых.
— Но ведь вы требуете всесторонне обоснованный, глубоко продуманный научный план. Вы так подчеркиваете слово «научный».
— Иной план никому не нужен. Но не беда, если ваше детище на первых порах окажется грубой наметкой. Сейчас топор важнее, чем резец. Немедленно начинайте. Тащите к себе в Садовники спецов, тащите во что бы то ни стало, чего бы ни стоило. Разъясняйте задачу, давайте конкретные — я подчеркиваю — конкретные поручения. Вы умеете притягивать людей как магнит. Вот и действуйте. Действуйте!
— Но ведь план — это лишь половина дела.
— Безусловно. Помножим мечту на действительность — соединим гений ученых с практикой широчайших масс. Да, да. Нам придется привести в движение массы еще большие, чем во время войны.
— Понимаю, Владимир Ильич: глубина исторического действия пропорциональна массе вовлеченных в него людей...
— А теперь конкретно: обдумайте и подготовьте меры организационные. Садитесь немедля за брошюру об основных задачах электрификации России. Нужно дать более чем срочно.
— Та-ак...
— Позабочусь, чтоб издали в несколько дней.
— Хорошо бы.
— Отвратительно вас слышно! Надо провести возможно скорее прямой провод к моему коммутатору. Каждый день докладывайте мне, как движется работа. Какие трудности. Кто и что мешает... Так-то, Глеб! Ввязываемся в делище, ввязываемся. Гляди в оба...
Впервые он нарушил уговор: обратился на «ты». И не только от избытка чувства, не только подчеркивая исключительность момента, нет. Он напоминал этим обо всем, что пройдено, сделано вместе, что связывало их еще с юности — все прожитое и пережитое.
Да, Глеб Кржижановский в революции не новичок. Немало испытаний выпало на его долю, немало он положил трудов и забот. Но то дело, что предстояло теперь, наверняка станет главным в жизни.
И именно поэтому, нацеливая в будущее, Ленин как бы обращал его за поддержкой и уверенностью к прошлому.
Помнит он себя с трех лет: в большой комнате, причудливо освещенной красными отблесками, отец подкладывает в печь гречишную солому, и пляшущие блики на стенах тут же замирают, гаснут. Потом огонь охватывает черные листья, сердито ворчит, струится меж стеблей и с треском вырывается на свободу. Вот-вот он лизнет шершавые, покрытые ссадинами руки отца.
Глебу жутко, но интересно.
Отец не поддается огню — отгоняет его, правит на место закопченной кочережкой, теснит, прижимает чугунной литой дверцей.
