— Надо радоваться, что начало вашей совместной жизни совпадает с началом такой работы, какая выпала нам с Карлом Адольфовичем. Нечасто выпадает это, поверьте мне, дорогая Елена Николаевна. Это добрый знак на будущее. И я вас прошу: не тяните мужа от настоящего, счастливого дела — помогите ему...
Круг держится с достоинством, знает себе цену. Он всегда несколько отчужден и чуть-чуть насторожен, как, впрочем, большинство тех, чьи предки еще при Петре перебрались из Пруссии в Лефортово, верно служили России мастерством и науками, но немало претерпели от фанатиков и шовинистов, особенно в недоброй памяти мировую войну.
Карл Адольфович, пожалуй, самый крупный наш электротехник. В Высшем техническом училище он вырастил целую школу отличных инженеров — многие из них уже идут работать в Комиссию по электрификации. Круг не только педагог, но и ученый. При всем том кажущемся спокойствии, при феноменальной выдержке, которые бросаются в глаза, когда знакомишься с ним, он вмиг теряет самообладание, загорается, как только речь заходит об электрических приводах и современных системах энергетического снабжения.
Капитальный его труд «Электрификация Центрально-промышленного района» потребовал не одного года жизни при царе, при войне, но выпущен Советской властью и стал научной основой для возрождения важнейших областей страны.
Несмотря на сочувствие к кадетам, которое он не скрывает, Карл Адольфович только что выполнил очередное поручение Ленина: закончил брошюру «Программа работ по электрификации России».
Вообще-то, если говорить вполне откровенно, по совести, это — «гусь» и «фрукт», порядочный упрямец и бунтарь. Ох, до чего же обманчива внешность!..
В самом начале работы Круг объявил Кржижановскому:
— Ничем не могу быть полезен. Вы требуете от меня какого-то провидения, фантазии, а я — человек обыкновенный; привык заниматься только точными науками.
— Ничего, — строго сказал ему тогда Глеб Максимилианович. — Придется снизойти. Придется перекинуть мост от вашего лучезарно-академического курса основ электротехники к земным нуждам нашей будущей промышленности. Впрягайтесь!
И — удивительное дело! — Круг впрягся...
«Круг и Графтио — это актив актива. Что же сказать об остальных? — думал Глеб Максимилианович, сидя перед ними в холодной, неуютно просторной комнате Электроотдела и рассеянно поглядывая сквозь давно не мытые стекла на воробьиху, что прихорашивалась на козырьке подоконника. — Нет, не беда, что Круг напуган арестами близких ему людей и боится власти, которой честно служит, главу которой уважает, ценит и, может быть, даже любит. Не беда, что Графтио то и дело иронизирует, подпускает шутки-шпильки. Честно говоря, и я иногда не в восторге от каких-то вещей, что подчас делаются именем Советской власти. Точно так же, как он, я очень хотел бы, чтоб не было комчванства, комволокиты. Но эта власть — моя. И отдельного от нее пути для меня нет и быть не может. А для них — вот ведь в чем вся штука! — для них окружающее делится на «они» и «мы». В «мы» Советская власть никак не попадает; и на то есть причина: неуверенность в завтрашнем дне как следствие зыбкости, шаткости, неустойчивости всего вокруг. В порядке первого приближения и большого огрубления суть дела рисуется им примерно так: «Отдадимся целиком новой власти, а завтра новый Деникин нагрянет — что тогда? Кому худо? А если не отдадимся сейчас — потом она нас же не примет, не признает. Опять — кому худо?» «Нет, так не пойдет! Так дела не будет!»» — Глеб Максимилианович решительно вертанулся на стуле и обжег левое запястье о «буржуйку».
