За окном бесчинствовал ветер. И казалось, чувствуешь, как на улицах у людей перехватывает дыхание, как от Финского залива до Черного моря замирают шаги, как под вьюгой, в непролазной стылой тьме тонет все живое.
А он писал о тепле, о свете, о силе:
— Все народное хозяйство Советской России получит... как бы регулярную работу двадцатимиллионной армии труда...
Воображение открывало перед ним идеальное содружество людей — то самое, о каком мечтали утописты, больше всего любившие человека, жаждавшие счастья для него, — Томас Мор, Томмазо Кампанелла в своем «Городе Солнца», где нет праздных негодяев и тунеядцев, где люди богаты и всесторонне развиты трудом, трудом славны, добры друг к другу... И вот теперь он, Глеб Кржижановский, подкрепляет их мечты, сотни лет казавшиеся человечеству несбыточными, вполне реальной, марксистски выверенной основой... Да, наши производительные силы будут такими же гармонично развитыми, так же поддерживающими одна другую, как люди нового общества, так же взаимодействующими в единой дружной согласованности.
Работать, сидя за столом, было холодно, и пришлось накинуть на плечи пальто. От металлической ручки мерзли пальцы — он отогревал их на стакане с чаем, который принесла Зина, брал чистый лист бумаги:
— За молекулой и атомом... все яснее обрисовываются ион и электрон... Химия становится отделом общего учения об электричестве. Электротехника подводит нас к внутреннему запасу энергии в атомах. Занимается заря совершенно новой цивилизации.
Назавтра, читая жене перепечатанную статью, Глеб Максимилианович удивился: что такое?! Вроде не так писал. Стал сверять с рукописью: там подправлено, там переставлены слова, точка вместо запятой. Что за притча? И самое обидное, правильно подправлено! А вот здесь, где на полях деликатный вопросительный знак, здесь уж вовсе безобразие: не согласовал начало и конец фразы... Очень спешил, говорите? Попробовал бы в «реалке» этим оправдаться... Нехорошо!
Не-хо-ро-шо...
Сердито хлопнув дверью кабинета, он перешел в контору «Электропередачи», переступил порог просторной канцелярии, где было натоплено и паркет натерт, как всегда.
Высокий лоб и большие, слегка навыкате глаза Глеба Максимилиановича, его густые сдвинутые брови — все выражало одно: недовольство. Даже аккуратно подстриженные усы и бородка не могли скрыть на лице обиды и расстройства.
Он одернул инженерскую тужурку и, тряхнув рукописью, строго спросил:
— Кто это печатал?
