— У него теплые губы, — доказывала я его хулителям.
— Он сумасшедший, — настаивали те.
— Любой, поцеловав меня, сойдет с ума, — отвечала на это я.
Верю ли я во все это? Как всегда, верю, пока говорю. Верить хоть немного дольше равносильно провалу в фанатизм.
Но я ни капельки не верю в любые речи любого адвоката по гражданским правам, особенно Тахана — неважно, что я питаю к нему нежные чувства. Незаконная война! В отличие от чего?
Мои сыновья не принимали не только самого Блэра, но и медаль, которую он мне присудил. Они возражали против награждения меня за их успехи, как и против того, — что одно и то же — чтобы причиной их успехов объявляли меня. Достигнутое ими достигнуто вопреки, а не благодаря. С этим нелегко было поспорить, но «вопреки», напоминала я им, тоже подразумевает должок. Если ты становишься годным человеком, чтобы улизнуть от матери, то это она придала тебе стартовое ускорение. Я жаждала для своих детей одного, соврала я в своей ответной речи: чтобы они были здоровы и счастливы. Успехи побоку. Стоило им пропасть из поля моего зрения — и я переставала дышать. Меня терзал страх пожаров, дорожно-транспортных происшествий, террора, войны — как законной, так и нет, — болезней, вшей. Ничто не имело для меня значения — только их благо. Пусть выживут — и довольно с меня. Боже, убереги их. Еще истовей твои молитвы за чужих детей, ведь их больше, а значит, больше опасность. Заботе нет конца… И благородная слеза в уголке глаза.
Ну, что скажешь? Разве я не заслужила медаль?
Если ты думаешь — а мои мальчики определенно так думали, — что «Союзу матерей» недурно было бы отчеканить целую связку медалей для армии кормилиц, нянек, сиделок, помогавших их растить, то я попрошу не забывать, что мою семью делали семьей далеко не только пригляд и поддержание жизни; огромную роль играл мой твердый интеллектуальный пример, даже в мое отсутствие. Как ни роптали они на ту небольшую Спарту, которую я им устраивала, в Аркадии они ничего не достигли бы.
Теперь — послание детям их детей: «Поздоровайтесь с прабабушкой — и брысь!» Мое время стоит дорого. Мне нужно внимать звуку, издаваемому пластами моего мозга, минующими друг друга, как корабли в ночи. Один мой муж — возможно, он был просто любовником, мнившим себя мужем, — считал остроумным говорить вместо «возможности» «возмочность». Всюду ему мерещилась моча, настоящий австралиец с пристрастием к шипящим звукам. Очень возмочно, что он все еще живет где-нибудь в Квинсленде в халупе с протекающей крышей и безуспешно пытается вспомнить — теперь-то мочеиспускание происходит у него под вопли боли, — почему упоминание мочи вызывало у него некогда приступы веселья.
