— Ты знаешь, получилась такая штука: я люблю другую.
Сказал легко, точно сообщал о хорошей погоде. Медля и заслоняя зачем-то дочь, Нюра спросила:
— Кто она?
— Ну, это несущественно, — помахал рукой Юрка. — В общем, оформляем развод.
И укатил Юрка в райцентр, одарив Нюру своей необыкновенной фамилией и дочерью. Попозже Нюра удивилась: ни большого огорчения, ни жалости к себе или к Лобзику не почувствовала она в эту последнюю с ним встречу, — одна пустота. Но где вы, девичьи годы? Где ты, Анютка Травина, зеленое лесное яблочко?
Время — восьмой час. Сводка Якову Сергеичу на завтра готова. Нюра прибирает стол, одевается и по привычке обходит комнаты — не задержался ли кто? Потушен ли свет? Опустив сумку на крыльцо, она закрывает дверь конторы большим висячим замком.
За Жимолохой, между холмами, еще тлеет полоска зари. В синеве неба мерцают, разгораются звезды, и кажется, оттуда, из неземных глубин, несет холодком.
Минуя чахлый сквер перед конторой, Нюра сворачивает на затененную деревьями тропу. Люся сидит у Глафиры; бездетная тетка привязалась к ребенку, можно не спешить. Под ногами шуршат опавшие листья, темно, а на душе у Нюры после хлопот светло, никаких волнений.
Она давно притерпелась к неудаче в личной жизни, подавила слезы. Никто во всей Снегиревке, включая родную тетку, не услышал от нее ни одного осуждающего слова о Лобзике, и про себя она даже простила его. Со своими механизаторами Нюра дала зарок быть осмотрительней: что-нибудь сердечное, близкое — ни-ни. И механизаторы уважают Нюру, ничем и никогда не напоминают ей о непутевом Лобзике.
И с чужими Нюра не встречается. Правда, полгода назад сватался один вдовый железнодорожник, тоже с дочерью-малолеткой. Железнодорожник чем-то заведовал на станции, красным уголком или библиотекой, и, как общественник, читал иногда лекции в клубе. После одной лекции Нюра и познакомилась с ним. Ее смутило, что, такой разговорчивый на трибуне, он с глазу на глаз всё больше молчал, стискивая в ладонях ее руки. Раза три-четыре встречались они потом. Железнодорожник приносил ей цветы из станционного палисадника. Вручая как-то Нюре букет, он сказал грустно:
— Нюрочка, мы могли бы объединить наши усилия по воспитанию детей.
Без робости и без волнения смотрела она на него: глаза, кажется, добрые; вот только лицо сильно вытянуто и какое-то всё плоское, точно утюгом по нему прошлись. Мягко, боясь обидеть человека, Нюра сказала, что уже испытала превратности замужней жизни и в любви разочарована. Железнодорожник обмяк и ушел. Он еще посылал ей цветы с записками. Цветы Нюра ставила на стол, записки хранила в шкатулке, не отвечая на них. «Ничего не нужно, ничего», — убеждала она себя. Тем дело и кончилось.
