— Не Петра ли работа? — спрашивает он неуверенно.
— Ты что, Сергеич? С чего это?
— Я к тому, что банька вон его. Видишь?
— Ну и что «его»? — не глядя на баню, отвечает Андрей Михалыч. — Петро не дойдет до этого. И вообще не наши это, быть не может.
Урон, кажется, небольшой. Осмотрев ящики, Лесоханов заключает спокойней:
— Что-то, верно, другое искали. Хотя кранов недочет. И клиновых ремней тоже.
— Д-дела, — хмурится Яков Сергеич.
Он смотрит в пролом.
Пригретые бабьим летом, цветут всеми красками холмы за рекой. Летят на запад, за солнцем, журавли; между небом и землей витает их прощальное курлыканье. Осень, осень… Две женщины идут берегом с корзинами на плечах, — грибы, должно быть, или ягоды несут. Самая пора сейчас груздочкам, волнушкам. А ты, стыдно сказать, за всё лето ни разу в лес не выбрался. Грибник тоже!
Осень. Еще больше, чем лёт журавлей, больше, чем корзины с грибами, напоминает о ней Якову Сергеичу далекое тарахтенье. Глазом видно отсюда: по шоссе, от Зеленой горки, ДТ тянет сеялки; сюда идет, в Снегиревку. Вся площадка перед мастерскими уже забита техникой, и это только начало осенне-зимнего ремонта. А тут еще Прихожин наваливается с установками…
— Дела, — повторяет Яков Сергеич и, сдвинув на лоб фуражку, выходит из-под навеса.
Рядом молча идет Лесоханов.
2
Но день приносит и добрые вести. Только вошли в контору — навстречу Нюра с бумагами в руке. На станцию прибыли платформы с комбайнами, в которых сейчас особая нужда. А вот это, пожалуйста, телефонограммы из области. Не дожидаясь, пока Яков Сергеич разыщет очки, Нюра читает: отпущены средства на строительство новой кузницы; обком союза разрешил на время сверхурочные; в Снегиревку откомандирован новый инженер по механизации ферм. «Ну вот это уже лучше, а это и совсем хорошо», — думает Яков Сергеич.
Он идет в свой кабинет, Лесоханов в свой. Звонят телефоны у Нюры, щелкают арифмометры в бухгалтерии.
А солнце продолжает свой путь к кромке дальних холмов. И уже, отогнув рукав пиджака, посматривает Климушкин на минутную стрелку часов. Время к пяти. Без двенадцати минут, без семи. Климушкин методически складывает бумаги в папки, папки — в стол. Без трех он снимает с пиджака черные сатиновые нарукавники, а ровно в пять достает из шкафа пальто, неторопливо одевается.
— Адью, — говорит он сотрудницам, приподнимая шляпу. — Не забывайте: точность — мать порядка.
Вечер тихо входит в поселок, зажигает кое-где огни. Опустела контора, тихо в сумеречных помещениях, лишь в маленькой комнате со щитком диспетчерского коммутатора горит под потолком яркая лампа.
