И верующие опять несли ишану дары.
И он молился за них и вместе с ними.
Так газ, еще не пришедший в Бухару, уже работал на ишана. Это, я вам скажу, хитрейшая бестия! Может быть, потому он все же чувствовал, что и у него под ногами земля если еще не горела, то дымилась… Молодежь смеялась над словами стариков, что газ превратит их в шкварки. Молодежь верила себе. А молодежи, как известно, на земле всегда больше, чем стариков.
Халим-ишан смотрел вдаль.
Они ехали навстречу солнцу, но при его ярком свете вдали скоро засеребрился серп луны. Чем быстрее катилась машина, тем быстрее катилась к ней и луна. Дорога уже давно стала трудной, «москвич» шнырял по верблюжьей колючке, и серп то исчезал, то появлялся снова, а когда, наконец, остановились, то и он повис совсем неподалеку…
Он был выбит из жести и нацеплен на флаг, высоко поднятый над каменной оградой, окружившей могилу святого. Если правду сказать, то не весь святой, а только голова его покоилась здесь, и то по словам Халима-ишана…
Флаг поднимался на высоком и толстом шесте, обвязанном цветными тряпочками. Каждый, кто приходил сюда, оставлял свой знак. Тряпочек было много… Халим-ишан остался доволен, это значило, что его люди, день и ночь стерегущие здесь могилу святого, наполнили кувшины монетами…
За мазаром — кладбищем — виднелась кое-какая зелень. Нелегких трудов стоило развести ее. Три-четыре акации, изламываясь от натуги, все же тянулись вверх, чуть выше глиняного дувала. Закопченный дымоход тандыра темнел над крышей, а окон видно не было, как и полагается в мусульманском доме, все окна и двери которого выходят в глухие дворы.
У ишана были в Бухаре и дом, и сад, но преданность святым делам требовала, чтобы ему и здесь построили крышу. И верующие постарались. Ишан мог при нужде коротать здесь дни и ночи с женой и дочерью своей, Оджизой.
Святая обитель показалась ему надежной, как крепость. И состояние его духа несколько улучшилось. Он вылез из машины. Но тут же, увидев «газик» за углом забора, с досадой крякнул. Это еще кого сюда принесло?
Из-под «газика» торчали чьи-то ноги в желтых тупоносых ботинках, а сам «газик» был такой же серый, как и «москвич». Пустыня все красит в один цвет.
Халим-ишан приблизился и обомлел. Задранный капот «газика» опустился, и ему открылось лицо старого знакомого — Бардаша Дадашева, про которого Халим-ишан уже хорошо знал, что он переместился в Бухару. Ноги, принадлежавшие шоферу, остались неподвижными, а Бардаш, как обычно, улыбнулся ишану.
