Люди эмира кинули проводника в зиндан, в тюремное подземелье, а потом скатилась по кровавой плахе и его голова… Два других брата бежали, вступили в Красную Армию и вернулись на родную землю в ее рядах. Одного из них, по слухам, проникшего в Бухару, и разыскивал эмир.
— Где твой брат? — спросил он мальчика.
Тот молчал.
— Ты слышишь?
— Я сам хотел бы его увидеть, — сказал мальчик, — но если вы, могучий эмир, не знаете, откуда мне знать?..
Эмир ударил его плеткой — этот удар и оставил белый шрам на правой щеке — мальчик зажал ладошкой кровавую рану.
— Как тебя зовут? — спросил эмир.
— Бо-бир, — ответил мальчик, облизнув окровавленные губы.
— Кто тебе дал имя великого святого и поэта?
— Вы, — с трудом сказал мальчик.
Эмир неожиданно засмеялся, поняв, что мальчик использовал игру слов… Бо-бир… Еще один… Еще один сын Надира должен был через мгновенье найти смерть по знаку его руки, но эмиру нужны были другие сыновья неграмотного еретика и бунтаря из Уртачулы, и, подумав, он отпустил Бобира, чтобы послать за ним своих псов, потому что Бобир, без сомнений, пойдет по следам братьев…
И он пошел.
Не так, как думал эмир. Всю дорогу своей жизни он Шагал и будет шагать по их следам, отмеченным кровью. Как всегда и всюду, великое и новое начиналось с крови…
Жаль, что эмир Алимхан покинул свет на чужбине, под афганскими звездами, не попрощавшись с Бобиром. Он узнал бы, что последний, единственный оставшийся в живых сын Надира в тот самый год, когда эмир отдал душу аллаху, повел в пустыню поисковую партию ученых и буровиков. Они искали бухарский газ…
И вот теперь немолодой человек, оставивший за плечами полвека, смотрел на пески с птичьей высоты, хотя он прочно стоял на ногах и даже не летел в самолете. А пески, покрытые расползающимися ежами серого янтака, открывались так далеко и так широко, что захватывало дух, как в полете, и земля, как в полете, казалась беспредельной. Там — река Зарафшан, там Аму-Дарья… Ни той, ни другой и в бинокль не увидишь, и прохладой не повеет оттуда, между ними — море песка…
Верхняя площадка буровой вышки чуть подрагивала, потому что шла выемка труб. Отсюда было видно, как ротор, крутясь, выхватывал из скважины двадцатиметровые «свечи», и толстые трубы, повисая между фермами вышки и покачиваясь, еще напряженно вибрировали, как хлысты. Скользили тросы подъемного устройства. Верховой на мостике, привязанный к нему поясом, как монтер к столбу, ловко подхватывал очередную «свечу» проволочной зацепкой, отстегивал от метрового крюка и, толкая, заводил под палец — кривой железный держатель, а люди внизу тем временем ставили «свечу» на опорную плиту или, попросту говоря, подсвечник.
