Примерно через месяц после нового заключения в Венсеннском замке маркиз де Сад начал переписываться и с мадемуазель де Руссе. При этом тон его писем к Милли менялся от кокетливого до шутливо-наставнического, а та, обладая натурой страстной, очень скоро начала испытывать к маркизу весьма глубокое, хотя и платоническое чувство.
А потом, как это обычно и бывает, из-за стен своей тюрьмы, где у него, по сути, и не было выбора, маркиз де Сад вдруг увлекся Марией-Доротеей. Все это биограф маркиза Анри д’Альмера очень точно назвал «возрождающейся любовью, в состав которой входили в разных дозах благодарность и безделье». И она – эта возрождающаяся любовь – увлекала нашего героя. «Это был своего рода горчичник – отвлекающее средство».
В частности, в апреле 1781 года маркиз де Сад написал Марии-Доротее де Руссе:
«Нет, я никогда не прощу тех, кто предал меня, и не удостою их ни взглядом, пока я жив. Если бы мое дело продолжалось в течение полугода или даже года, и это было бы той ценой, которую я должен был бы за это заплатить, – да, тогда я, возможно, и забыл бы; но когда это подрывает как мой рассудок, так и мое здоровье, когда это навсегда покрывает позором меня и моих детей, когда, одним словом, это приводит – как вы увидите – к самым ужасным последствиям в будущем, те, кто каким бы то ни было образом приложили к этому руку – двуличные, лицемерные лжецы, которых я буду ненавидеть всем сердцем и душою до своего смертного дня.
Единственная, для кого я сделаю исключение – это моя жена, которая, как я знаю, также меня предала, однако она была введена в заблуждение тем, что говорили ей люди, и в противном случае никогда бы не сделала то, что она сделала – в этом я могу поклясться, сунув руку в огонь. Как видите, я полностью способен отдать ей в этом должное.
Методы, которые предлагают использовать по отношению ко мне, постыдны; они чудовищны; они недостойны. <…>
Заверяю вас, что если бы я мог это сделать, первый закон, который бы я установил, гласил бы, что президентшу следует приковать к столбу и сжечь на очень медленном огне».
А Мария-Доротея регулярно и весьма подробно излагала ему все новости о Лакосте и о людях, которых он знал. При этом она каждый раз умоляла его отказаться от брани в адрес правителей, ибо это может лишить его последней надежды на освобождение.
А потом их переписка стала приобретать все более и более пикантное направление. При этом мадемуазель де Руссе старалась казаться неприступной и на все откровенные признания маркиза отвечала шутками. С другой стороны, она вдруг перестала показывать получаемые и отправляемые письма Рене-Пелажи, и та тотчас же сообразила, что переписка приобрела интимный характер.
