Маркиз поначалу, как мог, успокаивал свою жену. Вот, например, что он писал ей в 1782 году:
«Я твердо отказываюсь отвечать на скучные светские разговоры Милли Руссе. Как она вообще может сосредоточивать свой ум на такой чепухе? Я могу понять и даже нахожу забавным, что человек сознательно тратит свои умственные усилия на вопросы, отличающиеся некоторой пикантностью, <…> но я представить себе не могу, как можно проводить время, обсуждая горшки и кастрюли или другую кухонную утварь, или несчастного, который болен сифилисом, или все другие глупости, содержащиеся в плане, на который, без всякого сомнения, у мадам де Монтрей ушло добрых шесть недель, чтобы его сварганить, и столько же у бедняжки Руссе на то, чтобы его расшифровать, хотя ее таланты лежат на сотню лье в противоположном направлении. Таким образом, ее божественному письму номер 223 суждено полное забвение. Я опущусь до того, чтобы разобраться с этими низменными подробностями, как только окажусь на месте: до тех пор я не хочу даже думать о них».
В своих письмах к мадам де Сад он позволял себе рассуждать о нравственности и добродетели:
«Нравственность не зависит от нас самих, это неотъемлемая часть нашей основной сущности. А вот что действительно зависит от нас, так это возможность не травить собственным ядом других и заботиться о том, чтобы те, кто нас окружает, не только были защищены от боли и страданий, но, более того, чтобы они даже не знали об их существовании. <…>
Добродетели – это не то, что вы можете просто надевать на себя и снимать, как одежду, и в подобных вопросах человек не более свободен поступать сообразно моде, чем он свободен ходить с прямой спиной, если родился горбатым; так же, как человек способен втиснуть свои природные наклонности в рамки того или иного существующего мнения не более, чем он волен стать брюнетом, если родился рыжеволосым. Такова есть и всегда была моя философия, и я никогда от нее не отступлю».
А в отношении Милли он в 1782 года уверял жену:
«Я не стану лично писать Святой, которой этой осенью в ходе вечеров, которые я нахожу такими нескончаемыми и такими грустными, я, возможно, возьму на себя труд изложить несколько фривольных мыслей: кроме этого, ни строчки».
Но, несмотря ни на что, их переписка продолжалась, и мысли в ней содержались порой не столько фривольные, сколько крамольные и даже опасные. Например, 26 апреля 1783 года он написал мадемуазель де Руссе следующее:
