В сущности, Норман чувствовал себя как бы двумя людьми сразу: ребенком и взрослым. Когда он думал о маме, он был мальчиком, зато когда оставался наедине с самим собой — то есть, не совсем наедине, а с головой погружался в книгу, — становился зрелым человеком. Достаточно зрелым, чтобы сознавать, что, возможно, страдает шизофренией в легкой форме или, в лучшем случае, серьезным неврозом.
Конечно, такое положение никак нельзя было считать верхом стабильности. С ролью маменькиного сыночка были связаны определенные неудобства. С другой стороны, пока Норман сознавал грозившие ему опасности, справиться с ними не составляло труда — и с мамой тоже. Ей просто повезло, что ее сын понимал, когда следует быть мужчиной — и что он знал кое-что о психологии, да и о парапсихологии.
Маме повезло, когда умер дядя Джо Консадайн, и снова повезло на прошлой неделе, когда приехала эта девушка. Если бы он тогда не повел себя, как взрослый, у мамы сейчас были бы крупные неприятности.
Норман потрогал бритву. Ее лезвие было острым, очень острым. Надо быть повнимательней, чтобы не порезаться. И надо не забыть запереть бритву, чтобы до нее не смогла добраться мама. Ей нельзя доверять такие острые предметы. Именно по этой причине приготовлением пищи, как и мытьем посуды, занимался Норман. Мама до сих пор любила убираться в комнатах, а ее собственная всегда выглядела чисто и опрятно, как на картинке, но кухню всегда убирал Норман. Не то чтобы он прямо говорил маме что-нибудь по этому поводу — нет, просто он взял все на себя.
И мама никогда не задавала лишних вопросов, чему он был рад. Хотя прошла уже целая неделя с тех пор, как в прошлую субботу приезжала девушка, они с мамой ни разу не обсуждали случившегося. Затрагивать эту тему было бы неудобно и неприятно для них обоих, и мама, видимо, чувствовала это — казалось, она сознательно избегает встреч с сыном, проводя большую часть времени в своей комнате и почти не разговаривая. Может быть, ее мучила совесть.
И поделом. Убийство — ужасное преступление. Даже если у тебя не все в порядке с головой, уж это-то ты должен сознавать. Наверное, мама сильно страдала.
Возможно, если бы она выговорилась — прошла бы через катарсис, — ей стало бы легче. Однако Норман все равно был рад, что мама молчит. Потому что и он тоже мучился. Но его беспокоили не угрызения совести, а страх.
Всю неделю он только и ждал, что произойдет непоправимое. Каждый раз, как на подъездную дорожку к мотелю сворачивала машина, он вздрагивал и едва не подпрыгивал до потолка. Даже когда машины просто проезжали по шоссе, он страшно нервничал.
