— Идите оба к черту, — Белла слезла со своего пьедестала и накинула черный, в шелком вышитых драконах, халат, решительно направляясь к выходу.
— Все-таки я ничему тебя не научил за это время, сестренка.
— Я знаю, — бросила Белла через плечо.
Предыстория номер два, вспомненная одним из участников
Париж вяло кутался в лохмотья, устав от голода, санкюлотов, гильотин, якобинцев и патриотических речей. Всякий добрый буржуа хотел только одного — хоть короля, хоть черта, хоть дьявола, но кого-нибудь, кто вернет Франции гордость былых времен и тугую мошну парижанам. На улицах, вокруг пылающих костров, дуя в ладони, стояли патрули с заряженными ружьями. Они, как было сказано, охраняли город от воров. Что воровать-то, ситуайен Робеспьер? Не всякий в наши времена может позволить себе кус тухлой конины… От того, что будешь дни напролет горланить «Марсельезу» и «Смерть Бурбонам!» сытее не станешь. Э-хе-хе… Подкинь-ка, голубка моя, дровец в эту проклятую печку — топишь ее топишь, а тепла все нет…
Один из патрулей, стоявших на углу, состоял из молодых и неплохо по нынешним временам одетых людей. Одежда на них явно была с чужого плеча: матло сочетались с изысканными камзолами и драными плащами, на некоторых были кюлоты с чулками, но в качестве обуви — деревянные башмаки-сабо. Та еще, словом, компания. Соединив эти разнородные предметы туалета в одно, нетрудно было догадаться, что эти буяны жили в основном тем, что отыскивали и убивали, перед тем ободрав как липку, уцелевших аристократов. Судя по говору — все они плебейских кровей, кроме одного, с длинным лицом и воспаленными веками, он говорит как аристократ.
— Я все не пойму Анри, как ты мог наплевать на свое происхождение и стать санкюлотом?
— Я же тысячу раз говорил — я бастард. Папаша — да сдохнет он в петле — сделал меня своей экономке под угрозой кнута. И я такой же, как вы нищий, только меня воспитывали в дворянской семье. Это не мешает мне ненавидеть все их дьяволово семя не хуже вас.
— Где твои аристократы, Поль?
— Ага, от этого мороза сдохнуть можно.
— Сейчас бы всем по девке и вина, а не стоять здесь, не караулить неизвестно кого…
— Говорю вам, ребята, я сам их видел. Это две бабы, постарше и помоложе. Старая держит молодую под замком. Я сам в щелку видел, как она хлестала ее по щекам, когда слуги привели ее. Поссорились, видать, или помоложе — ее экономка или камеристка, поймали ее на ложках или заигрывала с любовником старшей. А побрякушек на старой — как в ювелирной лавке. Не знаю почему, но она встает вечером и ложится спать утром. Боится, видимо, народа, дворянская сволочь.
