Меня окружали простые русские лица. На них так густо стояли различного рода печати — от вполне невинных, удостоверяющих носителя как выпивоху, до, на мой непросвещенный взгляд, достойной смертного приговора — печать непроходимой агрессивной тупости и хамства. Сосед по автобусу справа, изрыгая вонь гнилых зубов и поганой водки начал толкать стоящему за моей спиной со-уж-не-знаю-кому что-то про президента, «жидов» и чеченцев. Козлы. Я ненавидел подобный род существ за одну внешность и запах. Остервенелые старухи перебрехивались визгом из-за места, поминая те времена, когда были зубы, волосы, память, мускулы и, конечно же, ну конечно же, великий товарищ Сталин. Автобус, астматически хрипя столетним движком, икотными толчками упорно шел на восток по Кутузовскому проспекту. Ах князь Петр Иваныч! И что ж это за садист посадил вас так на лошадь, да еще заставил с лицом озверевшего Рэмбо день-деньской держать на отлет руку со шпагой?… В толпе изредка мелькало одно-два приличных благообразных лица, пока я шел ко входу в Киевский вокзал. Грязные противные цыганки, о чем-то сварливо галдящие на своем птичьем языке, окруженные толпой таких же поганых цыганят, одетые в пурпурные в зеленый цветок халаты поверх мохнатых серых рейтузов. Ободранные воришки с белесыми славянскими глазами на острых запачканных личиках провожали более-менее прилично одетого человека взглядом лисы, глядящей на виноград. Хорьки, готовые разорвать друг друга и никогда не светит им стать кем-то из нас.
Если говорить про другой конец социальной лестницы — над жирной самодовольной рожей в дорогом пиджаке витающий крепкий запах пота, который не может перебить даже вылитая на себя бутылка дорогого одеколона. Тошнит-с.
Все лица искажены гримасой озабоченности чем-то. По-моему люди надевают эту маску когда настолько убоги, что пытаются заменить реальную жизнь каким-то по их мнению важным суррогатом. Когда человек чувствует себя несвободным даже от себя — он худший из рабов, ибо он не может даже убежать или восстать против своего поработителя.
На «Красносельской» мой карман оттянула бутылка дешевого вина — редкостной, как ни странно, вкусноты вещь. Алкаши явно что-то в этом понимают. Подтверждаю свою идейную близость к этому веселому синеносому племени. По крайней мере они не пытаются выставить из себя ничего фальшивого. Было странно смотреть на людей, куда-то идущих под неслышимую ими музыку в моих наушниках. Ах люди-люди! И чего вам все надо? Кому вы служите, деньгам? Они протекут сквозь ваши пальцы как грязная вода вашей стиснутой бетонной могилой реки. Почему никто из вас не может посмотреть вверх а вниз глядят все, вдавливая натруженные плечи в хомут жизни? Зачем вы хороните себя в ваших душах — унылых болотах, которые даже тиной зарасти как следует не могут? Куда вас несет сразу после дождя, когда надо искать в себе? В себе, а не в проклятых мятых бумажках, от которых ваши пальцы перестают щупать чужие сердца!
