Ведьма в ореоле пахнущих сыроватым гиацинтом духов. Напалм в драгоценном сосуде из алебастра, с пальцами закованными в многочисленные серебряные кольца всех мыслимых форм. Настоящая ведьма.[4]
Чертушка в моем лице нашел себе подходящую пару. Наше совместное безумие сделало наш союз чем-то большим, чем просто союз двух молодых людей, объединенных общим чувством. Никто не знал ни о чем — таковы были меры предосторожности, нами предпринятые. Хрустальный росток не должны были залапать ничьи сальные пальцы и мы оба это прекрасно понимали. Слава Богу, ее отец работал сутки-сутки и был вдов уже семнадцать лет, поэтому баловал свою дочку до безумия. Мы почти не задавали друг другу вопросов относительно друг друга. Я знал, что она занималась художественной гимнастикой, которую бросила за год или полтора или два, (какая к черту разница?) до нашего знакомства, но до сих пор сохранила невероятную гибкость и не приобрела ни грамма сверх того, что отпустила себе на оставшуюся жизнь, училась где-то или не училась вообще, что-то делала и вообще была собой. Мы жили от четверга до четверга, когда я прилетал весь в мыле и жадно и торопясь прижимал к губам пахнущие серебром пальцы, зарывался в тяжелые завитки носом, а она прижималась ко мне так, как будто хотела, мурлыча, чтобы мы растворились друг в друге. Две половины людей нашли друг друга.
Я встал из кресла, чтобы дойти до кухни. Наше двуединое существо, к несчастью, было разделено расстоянием и странным богом по имени МГТС.
— Это я. Здравствуй.
— Я рада. Ты…
— Да.
— Прекрасно. Я успею чего-нибудь сбацать пожрать.
— ?
— Угу.
— Тогда я что-нибудь куплю выпить. Красное, или белое?
— К мясу.
— Да.
— Ты захватишь все остальное?
— Конечно.
Мы обходились минимумом слов, потому что были почти во всем согласны и понимали друг друга без лишних сотрясений воздуха. Такое взаимопонимание установилось почти сразу же после нашего знакомства.[5]
Когда я вышел из подъезда, то показалось, что в сером воздухе августовского дня есть что-то тревожное. Однако все было как прежде — те же жирные серые голуби урча чистили грязные перья сидя грязными комьями на ядовито-желтых трубах снаружи зданий, по низкому небу тащились похожие на вату вынутую из дверной обивки облака и по лужам, радужные на буром, плыли бензиновые пятна. Я поежился под курткой — тонкая джинса была, пожалуй, прохладновата, чтобы носить ее одетой прямо на футболку и хлопковую водолазку. Кутузовский проспект встретил необычной тишиной, которую, хищно, как перед прыжком, припав на капот, разрезали несущиеся со свистящим ревом словно четверка истребителей, машины президентского эскорта. «Наше вам с кисточкой, Борис Николаевич, сильный-державный-царствующий-на-славу-нам» — злобно пронеслось в голове. Из-за этого престарелого царька, парализованного по-моему на голову, перекрывали движение от Крылатского до Нового Арбата и я несколько раз опаздывал в разные нужные мне места.
