Эддиер жил один, несмотря на все остренькие взгляды, которыми одаривала его фройляйн Ширах, консьержка в этом большом доме. Про еще молодого оберлейтенанта по дому ходили самые невероятные слухи. Говорили, что он поседел в войну, когда, соврав о годах, отправившись в 18 году на фронт в пятнадцать лет добровольцем, оказался завален в блиндаже вместе с несколькими мертвыми солдатами и смог прорыть дыру только через несколько суток. Правда это была или нет, но молодой еще летчик с печальным взглядом был сед как лунь. Говорил он с легким австрийским акцентом, как фюрер, только очень тихо и спокойно.
Еще по дому ходили слухи, что из его квартирки регулярно доносятся странные голоса. Чаще всего доносился мягкий низкий женский голос, но, когда однажды фройляйн Ширах пришла к нему по какому-то придуманному поводу, чтобы увидеть эту таинственную незнакомку, в квартире был он один. На вопрос, не слышал ли он женский голос, он кивнул на работающее радио.
«Он работает в гестапо и выискивает врагов рейха». «Нет, он ученый и работает над секретным оружием для люфтваффе». «Он секретарь рейхсфюрера Геринга». «А может, он просто шпион?» — задал вопрос кто-то. Этот же умник накатал в гестапо донос. Из гестапо действительно приехали, но забрали почему-то автора доноса. «А, ну вот видите — он сам из гестапо или разведки» — даже с каким-то облегчением рассказывали все об этом случае.
И те, и другие, и третьи, и даже умник, которого оберлейтенанту лично пообещали использовать на благо промышленности Рейха — все они ошибались. Оберлейтенант служил в ночной эскадрилье ПВО «Нахтигалль», где все восхищались его кошачьим ночным зрением, жил спокойной жизнью и почти всегда один.
Оберлейтенант нажал на кафельную плитку, открывающую тайник. Достал оттуда бутылку, открыл, причмокнув, поболтал ее в воздухе и отпил из нее немного ее содержимого. Закрыл, поставил на место и захлопнул тайник. Потом тщательно смыл с губ кровавые следы, справившись об их отсутствии у зеркала.
Затем он прошел в комнату, сбросил китель на спинку стула, снял салфетку, скрывающую его скромный ужин — бутылка молока, немного мяса и хлеба. Он спокойно прожевывал очередной кусок под стук дождя, когда в стекло постучался еще кто-то, кроме падающей воды.
Оберлейтенант невозмутимо положил вилку, проверил, достав из кобуры, «Парабеллум» и пошел открыть окно. В комнату ворвался шумный влажный воздух и брызги дождя. Вместе с ними, в мокрых пятнах, извиняющейся скороговоркой пробормотав:
