– А кто был вашими экспертами? – поинтересовался я.
– Лучшие специалисты Франции, – Серро кивнул на Годара, – вот, куратор Версаля, помимо него глава отдела декоративных искусств Лувра Камилл Мийо и ещё с полдюжины других опытнейших специалистов. Все до единого были согласны с нами, и никто – с Додиньи.
– Папаше Додиньи этот суд обошёлся в копеечку. А сам Марсель от злобы и бессилия едва не рехнулся, заявил, что мы все заодно.
Серро фыркнул:
– Рехнулся он задолго до этого.
Кивнув на заполненный посетителями магазин, я сказал:
– Похоже, антиквариат во Франции идёт по важности сразу за либерте, эгалите и фратерните.
Годар приосанился:
– Вы иностранец, вам простительно, что вы даже не подозреваете о значимости старинной мебели для Франции. Особенно того, что мы, французы, называем patrimoine. Патримуан – это национальное культурное наследие Франции, в данном случае предметы, принадлежавшие королевскому дому.
Серро боевито выпятил пузо:
– О да! Люди готовы платить бешеные деньги ради того, чтобы поместить собственную задницу в углубление, оставленное королевским задом!
Тут к нам подошла Елена.
Серро шаркнул ножкой, склонился над её рукой:
– Аншанте, мадам, – и немедленно принялся рассыпать перед ней жемчуг своих познаний: – Я только что рассказывал вашему супругу, что в период Просвещения французская мебель совершила прыжок в вечность, превратившись из ремесла в искусство. Все эти резные, обитые кресла, кушетки, столики и секретеры, всё это рококо и неоклассика из королевских дворцов и музеев представляют собой пик европейской культуры.
– А как же литература, музыка, статуи, картины?
Из уст любой другой женщины я воспринял бы реплику Елены как естественную попытку поддержать разговор, но старания моей жены соответствовать парижским знатокам вызвали у меня оскомину. Однако сами эрудиты одобрительно закивали, словно услышали неожиданное и тонкое наблюдение.
Годар оттеснил Серро:
– Предметы мебели являлись самыми осязаемыми, самыми вещественными и самыми используемыми шедеврами. Пожалуй, только картины Ватто, Шардена и Фрагонара могли соперничать с произведениями таких мастеров-краснодеревщиков, как Жан-Франсуа Эбен, Пьер Голль или Шарль Булль. Мебель обладала универсальным языком. Но в 1793—1794 годах свершилось одно из ужаснейших преступлений революции…
– Большой террор Робеспьера? – предположил я.
Годар величественно отмахнулся:
– Начался двухлетний аукцион, на котором выставили на продажу все тщательно документированные сокровища Версаля. Большую часть этих бесценных раритетов скупили англичане для своих загородных домов.
