– Британцы – нация торгашей, – заявил Серро с таким апломбом, словно сам раздаривал экспонаты своей галереи прохожим.
– С тех пор национальные сокровища Франции, свидетельства нашей истории, начали утекать за границу. Вывозя наше достояние, все эти американские магнаты и бароны-разбойники, вроде Гетти, воображали, что заодно приобретают изысканный вкус, класс и культурную утончённость. Грабёж Франции стал необходимым этапом Большого тура по Европе. Многие приезжали уже со своими декораторами. Эта потеря не зажила по сей день, – сокрушался Годар.
– Она никогда не заживёт, – Кремье покивал клювом с такой скорбью, словно речь шла о разрушенном Храме Иерусалимском, а не о деревянной рухляди.
Я позволил себе усомниться:
– В 1793 году мой пращур был послан в Париж Екатериной Великой с тайной миссией спасти Марию-Антуанетту. Эта миссия, как известно из исторических событий, провалилась, но тот Александр Воронин застрял в Париже и провёл здесь всё время Большого террора, выдавая себя за нормандского коммерсанта. – Если верить семейному преданию, мой далёкий предок сыграл немалую роль в свержении кровавого режима Робеспьера, но в это мои собеседники никогда бы не поверили. – Если судить по сохранившимся от него дневникам и рассказам, в те времена французам было не до козеток и табуретов.
Годар потряс в воздухе тростью, словно скипетром:
– Через несколько веков всё выглядит иначе. Потеря людей – это, конечно, несчастье. Но спустя несколько поколений это уже только факт истории. Люди смертны, а вот их творчество долговечно, с его утерей теряется смысл их жизни. И пропажа лучших, роскошнейших предметов национальной культуры, порождённых эпохой непревзойдённого мастерства, по-прежнему обедняет бытие всех нас. Терять свои культурные сокровища, в том числе и деревянные стулья, для нации болезненней, чем людей.
Я возразил:
– Так может думать только антиквар. Врач, борющийся за жизнь каждого больного, не может с этим согласиться.
– Больные всегда будут в избытке, а вот чего-либо, подобного мебели XVII – XVIII веков, мир больше не создал. После революции изящные линии рококо и ампира уступили место солдафонским вкусам Наполеона, а индустриальный прогресс и вовсе уничтожил традиции ручной работы такого уровня.
– Исключая Дидье Мишони, последнего мастера, способного сравниться с Деланнуа и Доменико Куччи, – уточнил Серро.
Я посочувствовал:
– В таком случае вас, наверное, не радует намерение шаха увезти в Тегеран кровать, в которой спал, делал детей и умер французский монарх?
