– Но тогда я не стал бы заниматься расследованием, – янтарный огонь арманьяка опалил язык, гортань и протёк по всему телу, прожигая путь для наслаждения. Я подобрел и успокоил нервничавшего собеседника: – Не волнуйтесь, убийцу непременно выдадут улики. Например, он мог потерять что-нибудь на месте преступления, а?..
Взгляд Додиньи метнулся куда-то вбок.
– Или оставить свои отпечатки пальцев. Ведь вы сами написали, что каждое преступление оставляет след, не так ли?
Он вскинул на меня испуганные глаза.
Арманьяк настроил меня благодушно, и я заверил его:
– Рано или поздно преступника найдут.
Некоторое время он сосредоточенно грыз ноготь мизинца, видимо, обдумывая последние достижения современной криминалистики. Потом собрал лоб в плиссировку складок:
– А разве на одежде могут остаться отпечатки пальцев?
– Не знаю. Может, на лацкане пиджака. На покойнике был смокинг с атласными лацканами. Один из них был оторван. Мне кажется, на атласе должны остаться какие-то следы.
Додиньи, похоже, догрыз ноготь до мяса и теперь угрюмо переваривал сказанное.
Я продолжал успокаивать его:
– Мало того, судя по содранной коже косточек правой руки покойника, Люпон успел подраться с убийцей.
Додиньи так резко отодвинулся от стола, что ножки его стула издали противный скрип. Почти в отчаянии он воскликнул:
– Это не я! Я не убивал его! Я в жизни не стрелял из пистолета! Я никогда не смог бы выстрелить в человека, даже в такого, как Люпон.
– Слушайте, а чего вы так боитесь? Вы ведёте себя так, как будто это вы.
Трясущимися руками Додиньи содрал пенсне, уставился на меня беззащитными близорукими глазами:
– Это правда. За эти два дня я впал в панику. Мне кажется, все меня подозревают, потому что я боролся с его аферами, писал ему обвинительные письма. Все думают, что я ему завидовал. Я бы завидовал его успехам, его известности, обширным знаниям и безошибочному вкусу, если бы не был убеждён, что Люпон заполонял рынок искусными имитациями и тем самым рушил антикварный мир Франции. Каждый раз, когда я обнаруживал фальсификацию, которая так или иначе была связана с ним, я поднимал шум, я обличал его, я пытался противостоять его мошенничеству. Я стремился предотвратить искажение нашего прошлого, восстановить порядочность и доверие в мире антиквариата. Но подозревать, что я пытался убить его, – это смешно!
Меня поразила искренность его тона. Я, конечно, понимал, что преступник будет лгать и постарается сделать это как можно убедительнее, но, надо отдать должное Марселю Додиньи, он гораздо больше смахивал на жалкого обормота-неудачника, чем на беспощадного убийцу. А как же тогда пуговица? И цел ли старый пиджак? И кто сказал, что убийца должен быть похож на убийцу? Та, которая производила впечатление женщины, способной бестрепетно застрелить неверного аманта, вместо этого вечером 27 мая мирно дрыхла в Рамбуйе.
