Вечером во дворе, когда исполнительный автоматчик Слезов заступал на дежурство, я увидела коменданта: он отдавал распоряжение часовым хорошенько смотреть за хозяевами, так как в селе большая теснота и переселить их некуда, а кто их знает, что это за люди!
Мы остались жить в этом доме, постепенно знакомясь с его хозяевами. Старик, Андрон Ефимыч, по словам Фатыха, был «старичок очень хитрый», а дочь его Марьяна — «хорошая женщина». Она приехала к брату из Днепропетровска, где жила у родителей мужа, и объясняла это тем, что у брата ей с ребенком было легче прожить.
В отношениях Фатыха, совсем еще юноши, к старику можно было безошибочно угадать нотку презрения, которая появляется у молодых людей, когда они совершенно поняли или думают, что поняли человека и осудили его. Фатых посылал старика за водой, наколоть дров, и старик, внутренне протестуя, медлил ровно столько, сколько надо, чтобы выразить протест, но шел за водой и колол дрова, как будто это так и следовало.
— Я схожу принесу, — вызывалась Марьяна.
— Папаша сходит, — невозмутимо говорил Фатых.
И Андрон Ефимыч шел.
Тут была какая-то игра двух людей, и наблюдать ее было интересно, потому что Фатых привык в освобожденных селах сам оказывать услуги хозяевам, говоря: «Ваше дело теперь отдыхать среди своих людей». Тут же он вел себя по-другому.
Иногда старик, видя, как шофер Иван Нагорный готовит «виллис» и полковник надевает шинель, а на дворе по мягкой зиме непролазная грязь и ехать на машине как будто и невозможно, спрашивал:
— Куда же они поедут по такой грязи?
Фатых говорил:
— Это, папаша, не ваше дело!
Старик постоянно видел, как через кухню, мимо их половины, к полковнику, начальнику штаба корпуса, проходили офицеры, часто — генералы.
Андрон Ефимыч с любопытством смотрел на них. Впервые он видел командиров Красной Армии в погонах и иногда спрашивал:
— Это какой же чин у него?
Фатых отвечал:
— Никакого особенного чина. Обыкновенный офицер Красной Армии.
И старик, почему-то с одобрением глядя на него, говорил:
— Так, так! Обыкновенный, значит, офицер…
Фатых сердился:
— Это совершенно вас не касается, папаша. Вы лучше за водой сходите на дальний колодец. В вашем колодце абсолютно паршивая вода.
И старик, взяв коромысло и чему-то посмеиваясь, уходил.
У нас у всех, включая и меня, и полковника, и шофера Ваню, было предубеждение против старика и неясное чувство какой-то замедленной симпатии к Марьяне: как будто хочешь, чтобы женщина совсем понравилась, и — не выходит!
