Кругом были незахороненные убитые, с наступающей жарой становилось тяжело дышать, есть было невозможно.
Во время боя возле уцелевшего первого орудия — остальные вышли из строя — появился парторг батареи, наводчик Русанов, и Лиза обрадовалась ему. Вчера она видела в боевых порядках пехотинцев, как два бойца писали заявление о приеме в партию и заполняли анкеты. И тут, когда из ровиков поднялось несколько артиллеристов разных расчетов — знакомые ей, небритые, запыленные лица с запавшими глазами — и, взяв из рук Русанова анкеты, стали заполнять их, Лиза вдруг подошла к нему и спросила:
— Вы можете и мне дать анкету?
Русанов молча взглянул на Лизу, увидел ее воспаленные глаза, вымазанную кровью гимнастерку, ее грязную, в земле, маленькую руку, протянувшуюся к нему, и быстро подал ей анкету. Потом почему-то положил свою руку ей на плечо, сказал:
— Очень правильно!
И Лиза почувствовала, как у нее защипало в глазах, и смахнула слезы: было и стойко на душе, и жалко, и горестно от утрат за эти страшные дни.
Подполковника Шебалина она почти не вспоминала, только изредка он появлялся в ее воображении, изящный, чисто одетый, и снова спрашивал с покровительственной и такой привлекательной своей улыбкой: «Как вы очутились на передовой?» Она усмехалась ему в ответ: все окружающее Лизу могло бы ему ответить за нее, но ничего и не надо было отвечать. Ему трудно было представить ее идущей пешком, в сапогах… А вот такой? Измученной, усталой?
Горячие бои у Голой Долины сменились временным затишьем, полк вывели на доукомплектование и отдых. Батарея действовала в прошедших боях превосходно: многие артиллеристы были представлены к орденам. Но потери в их батарее были большие: убит наводчик Снегирев, заряжающий Фролов, с тяжелым ранением увезли сержанта Шошина. Арзамасцев вышел из боя невредимым, но малярия снова трепала его, и Лиза часто заходила к нему в землянку; она сама наблюдала, чтобы Арзамасцев точно по времени принимал акрихин, что раньше на передовой делал кое-как.
Да, можно было вымыться, переодеться, старательно причесываться каждое утро, даже посмотреть на себя в зеркало, сесть, положив руки на колени, и думать, думать…
«Вот прошла трудная полоса боев», — думала Лиза, представляя себе, что, может быть, теперь она скоро увидит Шебалина, но испытывая не радость от этой мысли, а почему-то не проходящее острое чувство потери. Это чувство относилось, конечно, к тому, что она пережила за время боев, находясь на батарее среди людей, отдававших как должное свои силы и жизнь за общее великое дело, но оно распространялось и куда-то дальше. Она поискала, нет ли у нее другой потери, но большей, чем расстаться с боевыми товарищами, артиллеристами, ставшими ей родными, у нее не было. Почему же мысль о встрече с Шебалиным вызывала опасение расстаться с товарищами? Как будто не могло быть то и другое вместе?
