— Ты думаешь? Когда тебе было лет шесть, твоя мама хотела, чтобы я ей купил какой-то сервиз. Когда я отказался, она визжала два с половиной часа. Без остановки. Я засекал время.
— Купил?
— Сервиз-то? А то. Бегом побежал, лишь бы больше не слышать. Он так потом и простоял в коробке на шкафу. Зато мне показали, кто в доме главный. А ты говоришь — не представляю.
— Действительно.
— Но она аферистка, конечно, ничего не скажешь. Ввязаться в такую историю. Это ж сколько задора надо иметь.
Он помолчал, потом сказал будто бы неохотно:
— Ты не обижай ее. На самом деле все ее эти подвиги лишь для одного — быть нужной, получить благодарность. Пусть даже и силой. Она все делает с оглядкой на других. Такая разновидность эгоизма. Твоя мать всегда и со всеми готова была возиться двадцать четыре часа в сутки. С тобой. С бабушкой. Я бы заболел, она бы и меня обихаживала. Все, что ей было нужно, — знать, что без нее не справятся, что без нее никак. Я не умел дать ей это чувство. И она, не дождавшись нужной ей признательности, брала ее сама.
Я молчал.
— И бабулька эта появилась у вас не просто так. Ты вылетел из-под крыла, и она захотела снова стать для тебя незаменимой. Другой вопрос — во что обходится окружающим ее забота, — добавил он. — Ведь не все любят, когда их делают счастливыми насильно.
— Ну а ты чем занят? — спросил он меня уже перед прощанием. — Все ломаешь-приколачиваешь да таблетками торгуешь?
— Типа того.
— Всю жизнь хочешь так проработать?
Единственное, пожалуй, в чем отец с матерью были солидарны, — это в отношении к моей работе. Обоим не нравилось, что я тружусь на стройке. Правда, недовольны они были по разным причинам: матери казалось, что я мог бы зарабатывать побольше, отца же беспокоило то, что я в какой-то момент перестал стремиться к чему бы то ни было. Нет, он не выражал своего негодования, но я знал, что стоит за ироничностью его вопросов.
— Пока нравится.
— Ну не так уж на самом деле все и плохо. Палец прищемишь на стройке — а в аптеке тебе пластырь.
— Очень смешно. Из аптеки я, кстати, уволился.
— За это хвалю.
Конфликт же мамы и Леры не заинтересовал его. Он не стал занимать сторону Леры, чего я, если честно, ожидал, и даже не заступился за нее.
Спросил только:
— А Лера все кашеварит, значит? Ну-ну.
В тюрьме папа удивительным образом преобразился. Я спросил — с чего бы столь грубая оценка Леры.
— У нас тут тоже одна такая ходит к мужу. Без ушей, — не к месту сказал он.
