. Как сообщает первая же фраза отчета, Носсак переживает гибель Гамбурга как зритель. Незадолго до налета на Гамбург 21 июля 1943 года он на несколько дней уехал в деревню, расположенную среди пустоши в пятнадцати километрах южнее города. Вневременность пейзажа напоминает ему, «что мы родом из сказки и снова станем сказкой)>31, что в этом контексте вызывает в памяти не столько идиллику Германа Лёнса, сколько опасные достижения технологической цивилизации, которые совсем скоро отбросят множество людей вспять, на ступень собирателей. Начинающееся разрушение города видится с пустоши как буйство природных стихий. Наперебой воют сирены, «словно коты где-то в отдаленных деревнях», гул подлетающих бомбардировщиков парит «меж ясными созвездиями и темной землей», падающие с неба «рождественские елки» выглядят так, «будто на город дождем сыплются раскаленные капли металла», исчезающие затем в туче дыма, «которую пожар <…> снизу подсвечивает красным»32. Намеченная таким вот образом, еще пронизанная элементами эстетизации сцена уже показывает, что «описание» катастрофы возможно скорее с ее периферии, но не из центра. И если по этой причине текст Носсака передает лишь отсвет ада, то по-настоящему его свидетельство берет начало, только когда налет миновал и ему мало-помалу открывается масштаб разрушения. Еще до возвращения в Гамбург его удивляет «беспрерывная езда»: сперва это спешащие на подмогу из соседних городов пожарные машины, а затем все так и продолжается «на всех окрестных дорогах <…> днем и ночью», «этот исход из Гамбурга, неизвестно куда. Поток без русла; почти беззвучно, но неудержимо он захлестнул все и вся, и мелкими ручейками донес тревогу до самых отдаленных деревень. Порой убегающий думал, что сумел уцепиться за сук и выбраться на берег, но лишь на несколько дней или часов, потом он снова бросался в поток, и тот нес его дальше. Никто не знал, что беспокойство гнездится в нем самом, и все, к чему оно прикасалось, теряло прочность»>33. Позднее Носсак поясняет, что ему казалось, будто разъезды несчетной людской толпы, которая каждодневно находилась в пути, были нужны не затем, «чтобы еще что-то спасти или чтобы поискать родственников <…> Но я бы не стал и утверждать, что ими двигало только любопытство. Люди просто лишились стержня <…> все изнывали от страха что-нибудь пропустить»>34. Бесцельно паническое поведение населения, о котором здесь сообщает Носсак, уже ни в чем не соответствует общественным нормам, его можно истолковать единственно как биологический рефлекс смятения. Виктор Голланц, осенью 1945 года посетивший несколько городов в английской зоне оккупации, в том числе Гамбург, чтобы репортажами из первых рук убедить английскую общественность в необходимости гуманитарной помощи, отмечает тот же феномен. Он описывает свой визит в Гимнастический зал имени Яна, «where mothers and children were spending the night. They were units in that homeless crowd that goes milling about Germany „to find relatives“, they said, but really, or mainly, I was told, because a restlessness has come over them that just won't let them settle down»
