— Понятно. — Хлюпанье прекратилось, омовение закончилось, и Крестовский уже одевался, с вешалки один за другим исчезали за ширмой предметы гардероба.
Пожалев в который раз о сундуке, я ощутила себя грязной и поморщилась. Вот что мне давеча стоило Герочке велеть мое имущество по пути в приказ доставить? Забыла, не подумала. Оттого теперь и страдаю.
Семен Аристархович вышел, повязывая галстук.
— Нам остается допросить воскресшего господина Чикова, и можно отправляться к Бобруйским для ареста?
— Не сразу. То есть допрос непременно, но в девять у вас, господин Крестовский, свидание с юной особой.
— Ах да.
— И еще… — Семен приблизился к столу, достал из кисета бумагу и положил ее в карман сюртука. Проследив многозначительное похлопывание ладонью по карману, я подумала, что вовсе не для скручивания сигарет сия бумажка и что недоговаривает чародей, по своему обычаю. — К банкирам бы заглянуть, до крайности любопытно, какие операции купец Бобруйский проворачивал.
— Умно. И это исполним.
В коридоре Крестовский сказал бесшумно:
— Ни на шаг, Геля.
Кивнув, я открыла камеру Чикова и посторонилась, пропуская чародея вперед. Действия мы обсудили накануне, внутрь заходить мне было запрещено. Семен приблизился к нарам, на которых лежал запеленатый в смирительную рубаху и привязанный кожаными ремнями к доскам арестант.
— Сережа, — проговорил чародей абсолютно женским голосом, не потешно-писклявым, а глубоким контральто. — Будь хорошим мальчиком напоследок.
Чиков зарычал, задергался в путах, оскалился, зубы его показались мне слишком острыми, почти звериными.
— Отпусти… Покоя хочу…
— Скоро, милый, скоро тебя отпустят. Барышне на вопросы ответь.
— Х-хорошо…
— Попович! — велел Семен баритоном. — У вас пять минут.
— Сергей Павлович… — Я глубоко вдохнула, чтоб задать вопрос, но закашлялась от резкой сладковатой вони.
— К сути, Геля, — поторопил чародей.
— Кто вам велел убить пристава? — выдавила я, задерживая дыхание.
— Барин. — Чиков потянул носом, принюхиваясь. — Бобруйский сто тысяч Фараонии заплатил, чтоб Степку беспутного извела. Пить!
Крестовский не пошевелился, а, перехватив мой взгляд на кружку, стоящую у нар, махнул рукой:
— Продолжай.
— Вы его зарезали или подельница ваша?
— Степку-то? — Чиков облизнулся багровым, как кусок сырого мяса, языком. — Манька пырнула, она баба ушлая, тайные чародейские места на теле знает.
Солнечное сплетение, понятно.
— А подвесили зачем?
— Не вешали! Сам он, сам… подлюга… чтоб не обратиться, чтоб… Пить!
