Борис дал честное слово будущего пионера, что объявит беспощадную войну своей лени. И действительно, стал усиленно наверстывать упущенное. Концертмейстер из оперного театра не мог нарадоваться на старание недавнего прогульщика и каждую неделю посылал Семену Павловичу восторженные записки о «гениальных успехах Бобы».
В общем, 19 мая и Герту, и Глеба, и Бориса, и меня в пионеры приняли. В тот же день в честь пятилетия пионерской организации на главной площади состоялся городской парад. И мы под звуки барабана и горнов шагали в праздничной колонне и пели:
Взвейтесь кострами,
Синие ночи!
Мы пионеры —
Дети рабочих.
Близится эра
Светлых годов.
Клич пионеров —
«Всегда будь готов!»
Дома, над топчаном, заменяющим кровать, я прибил «Законы и обычаи юных пионеров». Мне их красиво на большом листе белого картона написал Валька. Для законов он выбрал бордовую краску, а для обычаев — густую синюю.
— Это тебе, Гошка, подарок, — печально произнес Валька, вручая свою работу и отворачиваясь от моего пионерского галстука и нарукавного значка — серпа и молота с горящим пламенем. — Бери и помни! Ночами на кухне старался, когда дядька Саня дрых…
Старшие пионеры уже несколько лет состояли в обществе «Долой неграмотность!» и вечерами помогали учителям вести специальные группы, набранные из людей пожилого возраста, не умеющих читать.
Правда, дворничиха Галина Львовна и сторож фабричного клуба Григорий Ефимович, высокий худой старик, буквы знали и могли по складам разбирать написанное. Но им хотелось осилить азбуку по-настоящему, и они явились «за наставлением» в школу второй ступени. Так вся наша четверка превратилась в «учителей». Глеба и Бориса прикрепили к Галине Львовне, а нас с Гертой — к Григорию Ефимовичу.
За дело мы взялись серьезно: уроки проводили строго по расписанию, через день, на квартирах у наших учеников в особые тетрадки ставили отметки — «уды» и «неуды»[2].
Дежурства у Григория Ефимовича бывали с пяти часов вечера, поэтому мы обычно заглядывали к нему сразу после школы.
В этот день мы читали с ним рассказ Мамина-Сибиряка. Григорий Ефимович шевелил губами и, водя пальцами по строчкам, улыбался, чеканя зычным голосом слова.
— Ой, тише, Григорий Ефимович! — пыталась сдержать разошедшегося ученика Герта. — Уши глохнут.
Но ученик упрямо махал руками и заявлял:
— Не сдерживай мою радость, Валериановна! Чувствую, как складно чтение пошло… Верно, Константинович? Ведь верно? А?
— Верно, верно! — поддержал я старика и сам радовался его успехам.
