Кому-то почудилось, что в отсек неминуемо хлынет забортная вода, и страх быстро передался остальным. Многие стали кричать, настойчиво уговаривать вернуться, будто в Севастополе их ожидали тишина и покой. Больших трудов стоило комиссару вместе с командиром отсека их успокоить. Егоров старался призвать пассажиров к выдержке и спокойствию, а также немедленно помочь детям и женщинам. В конце концов он сумел вселить в людей уверенность. Спустя какое-то время люди успокоились, взяли себя в руки и, сбросив оцепенение, подавили в себе естественный страх.
А тут очередное погружение, да еще с таким крутым дифферентом. Люди впали в истерическую панику. Женщины, подняв истошный крик, похватали детей на руки и заметались по отсеку. Удержаться на ногах было и без того сложно, поэтому сутолока усилила замешательство настолько, что люди, теряя устойчивость, стали падать друг на друга.
— Вижу, — активно жестикулируя, продолжал Павел Николаевич, — женщина с девочкой на руках теряет сознание. Хотел было броситься к ней, но меня опередил Костя Баранов. В мгновение ока очутился возле нее и подхватил падающего ребенка. Дифферент все больше и больше, сумятица не прекращается. Командую: «Не покидать своих мест!» А сам кое-как зацепился за переборку и машинально отыскал глазами Костю. Представь себе, он уже с девочкой на руках пристроился на крышках торпедных аппаратов и увещевает ее: «Не плачь, малыш, все будет в порядке. — Затем лукаво прищурился и громко, чтобы слышали все, погрозил: — А если станешь плакать, запрячу тебя в темный торпедный аппарат. Там гораздо хуже, чем здесь, уж поверь мне!» Девочка тут же умолкла, непонимающе тараща на Костю глаза, а окружающие, почувствовав шутливые нотки в голосе Кости, как-то расслабились и уже не предпринимали попыток подняться. Вот так одной фразой Костя смог разрядить возрастающее напряжение и остановить неразбериху.
Павел Николаевич достал еще одну папиросу и, щурясь от дыма, закурил.
Постепенно все освоились с наклоном и угомонились. Малышка, которую Баранов держал на руках, была очень слаба и дрожала всем худеньким тельцем. Растроганный Костя подносил ее к лицу, притрагивался своими обветренными губами к нежным ручонкам. Вся нерастраченная нежность, скопившаяся за долгие месяцы войны, вылилась в горячее желание оградить ребенка от опасности и успокоить. Когда-то, видно, так же ласкали его самого в далеком родном доме. Сам того не осознавая, в душе он радовался интересу своих товарищей, скопившихся у торпедных аппаратов посмотреть на него и девочку.
