Она подумала: в том, что она лежала здесь, вдыхая ядовитый газ, тоже они виноваты. Задерживая дыхание, мальчик сидел против матери, бессознательно повторяя каждое движение ее лица.
— Этого письма я не отошлю. У меня ничего нет. Я ничего не буду платить. Они от меня ничего не получат. Я ненавижу их! Пусть знают, что я их обманываю. Они думают, что только они умеют обманывать. Я тоже умею. Я пойду завтра в банк и заберу все эти крохи, что там остались — для жизни слишком мало, для смерти слишком много.
— А если они заметят, мама?
— Так и будет. Они скажут себе: зачем-то ведь эта женщина просила об отсрочке платежей, даром же она не бегала от одного к другому. Я буду разговаривать с ними, как с преступниками. Они и есть преступники. О, как я рада, я под присягай объявлю себя банкротом.
Она вся напружилась, медленно и гордо поводя головой, как кошка на солнце. Он слушал песню, которую она напевала в утеху себе, и чувствовал, что она упивается ее звуками. Впервые он увидел подле себя не мать, а в каком-то странном сиянии — женщину.
— А если они узнают об этом, мама? — сказал он, не отводя от нее глаз. — У нас там еще много денег?
— На полгода, на год. — Она усмехнулась. — Может быть, и на больший срок, я была бы рада, если бы могла припрятать от них еще больше.
— Я не знаю, мама, следует ли так поступать?
— Нечестный путь, да? Я пойду нечестными путями! Я объявлю себе банкротом.
Она чувствовала на себе светлые удивленные глаза сына. Эти ясные карие глаза смотрели на нее так же, как в то утро, когда она пошла с ним, с Карлом, осматривать город. Она снова, как тогда, почувствовала удовлетворение от сознания, что около нее есть человеческое существо, не ребенок, которого она вырастила, который примелькался, как привычный кусок ее быта, а мужчина, человек со своей собственной индивидуальностью. Ей доставляло удовольствие давать себе волю в присутствии этого нового человека. Как хорошо это было — не встречать никакого сопротивления!
Нет, он не оказывал никакого сопротивления, он не возражал, он слушал ее с изумлением и восхищением. Она почувствовала себя окрепшей, увидев это. Точно какая-то кора сползала с нее.
Гордо, почти кичась, она повторяла слова о присяге, она знала, — он не понимает значения этого, только отдаленно подозревает: должно быть что-то страшное. Приятны были чувство мести и вот это робкое восхищение. Как долго она лишена была этого! А знала ли она это вообще? Муж всегда убегал от нее. Неожиданно в тяжкие минуты она обрела благодатный дар судьбы: кто-то привязан к ней, кто-то понимает ее — это чувствовалось в разговоре, в его репликах. Она старалась не переводить разговора на другой предмет, чтобы не спугнуть это чувство, приятное, как прикосновение крыла бабочки.
