Уже на следующий день злодей Павсаний был схвачен. Пробираясь через виноградник, он, слава Дионису, зацепился ногой за длинную вьющуюся лозу и свалился с лошади. Александр распорядился допросить его и подвергнуть пыткам. Тот молчал. Его прибили железными скобами к позорному столбу. Это наказание означало долгую мучительную смерть.
Павсания, как утверждают, подговорили совершить убийство, приведя аргумент: «Знаменитым становятся, убив знаменитого». В мировой истории есть тому примеры. Говоря о Цезаре, называют Брута и Кассия, вспоминая Авраама Линкольна, не обходят Джона Уилкса Бута. В одном ряду неразрывно связанных между собой имен Франца Фердинанда и Гаврилы Принципа, Махатмы Ганди и Нахурама Годзе, Роберта Кеннеди и Сирхан Сирхана называют Филиппа II и Павсания.
И вот на трагической сцене появляется Олимпиада — стремительно, словно принесенная на крыльях Зефира. Из добровольной ссылки она примчалась сюда со своими всадниками. Как гласит греческая молва, она поцеловала кинжал, пронзивший Филиппа, и украсила цветами висящий на столбе труп Павсания. Слухи и сплетни поползли по Греции. Вполне возможно, что она насыпала могильный курган и принесла жертвы в благодарность богам. Известно и то, что она намеревалась сделать в первую очередь после прибытия в Пеллу.
Она послала одного из телохранителей в дом Клеопатры, поручив передать ей сосуд с ядом, кинжал и пояс. Это означало: «Разрешаю выбрать смерть». Вдова царя Филиппа повесилась на поясе в своей опочивальне. Прежде чем покинуть дом, стражник задушил спящую в своей постели маленькую дочь Клеопатры — бессмысленный поступок, потому что Клеопатра не представляла отныне никакой опасности, а ее дочь не могла занять македонский трон. Однако ненависть Олимпиады, этой демонической женщины, которую, за исключением сына, никто не любил, но все боялись, была так же неукротима, как и ее жажда мщения. Античные авторы изображали ее великодушной и жестокой, страстной и холодной, сердечной и беспощадной, прекрасной, как Наяда, и смертельно опасной, как волчица.
Историки ставят ее в один ряд с Хатшепсут, Аспасией, Клеопатрой, Ливией, Феодорой, считая одной из величайших женщин древности. Если дело касалось спасения сына от явных и скрытых врагов, ее ничто не страшило. Она словно преодолевала тысячи миль, своими посланиями незримо направляя его шаги и влияя на его решения.
«Мать, мне приходится слишком дорого платить за девятимесячное пребывание в твоем чреве», — писал он ей однажды из далекого Персеполя, когда ему надоели ее постоянные предостережения.
