— Да… — это все, что смог выдохнуть пациент лет тридцати пяти, поджарый, длинный и сейчас похожий на скульптуру в музее мадам Тюссо.
— Язва обострилась? Он же на диете! Все предписания выполнял, — заплакала его супруга, стоявшая у изголовья кровати.
— Рвало? — нахмурился Парамонов, обращаясь уже к ней, и тут же обернулся к медсестре: — Илон, готовь Анну Дмитриевну.
— Сразу рвало, — продолжала хныкать женщина. — Утром прошло, только голова кружится. И вот это… — а потом, утирая слезы, спросила: — Простите, а что за Анна Дмитриевна?
— Анальгин с димедролом, обезболивать будем. А по времени сколько?
— Часов с пяти утра мается.
— То есть восемь часов? Чего ждали?
— Что пройдет.
— Аааа… Илон, чего там?
— Сейчас, уже, — ответила Илонка, орудуя шприцом.
— Короче, мы его забираем, — Парамонов снова взглянул на жену пациента.
— Да как же!
— Сами говорите, что язва.
— Но вы же вкололи, сейчас отпустит.
— Без госпитализации не обойтись. Вы видите, что с ним?
Женщина снова всхлипнула.
— У нас медицинская карта дома. Надо?
— Тащите, — кивнул Глеб. — Илон, кликни, пожалуйста, Петьку. Пусть носилки несет.
Пока все разбежались в разные стороны, он поскреб пальцем висок и снова взглянул на больного. Черт знает, что такое, а не смена! Один за другим два ложных вызова, потом дохлый бомж в подвале — жильцы дома вызвали бригаду, да поздно. Теперь вот этот язвенник. А он просто чертовски устал. И более всего — устал думать. Думать и бесконечно прокручивать в голове то, что происходит в жизни.
Пациент снова страдальчески замычал, раскрыв глаза и растерянно, как ребенок, глядя на Глеба.
— Тихо, тихо, — проговорил Парамонов. — Сейчас пройдет.
И почему-то думал, что сейчас — точно никогда ничего не проходит.
«Сейчас» — штука неопределенная и одновременно не имеющая срока давности, потому что может длиться годами. Мучительное осознание — сам он едва ли далеко ушел от «сейчас» того периода, когда медленно сходил с ума. Падать больно, если мнишь себя сидящим где-то очень высоко.
Язвенник, хоть и выглядел щуплым, оказался на редкость тяжелым. Петька отфыркивался и тихонько страдал — тащить с третьего этажа стонущее тело было сомнительным удовольствием. Илонка подъездную дверь открывала. Глебка декламировал:
— Нести не могу —
и несу мою ношу.
Хочу ее бросить —
и знаю, не брошу!
Распора не сдержат
рёбровы дуги.
Грудная клетка
трещала с натуги.
— Илонка! Кстати о ребрах, ЭКГ на всякий! Иван Макарыча исключить.
— Будут тебе ребра, — кивала медсестра.
