Но Иван Макарыча исключить не удалось. В машине скорой предполагаемый диагноз резко сменился.
— Язвенник, твою мать, — прорычал Парамонов, разглядывая запись электрокардиографа несколько минут спустя.
Он, конечно, нифига не кардиолог, но красоту открывшейся его взору картины оценить чувствовал себя в состоянии.
«Ленк, тут не по брюху, тут выше бери! — рявкнул он в трубку. — Им кардиологическую бригаду вызывать надо было, куда его везти?»
«Сейчас разберемся».
«Давай, времени нет от слова вообще!»
Парамонов отрубил голос и озадаченно уставился на Петра. Нет, не в смысле созерцания водилы, а в смысле взгляда куда-то в вечность. Из знакомых кардиологов самым путевым был…
— Тим! Привет!
— И тебе привет! — ответил Тимур. — Какими судьбами?
— Дело есть. У меня тут вызов. Мужчина, тридцать четыре года. Предварительно язва, по симптомам, вроде, оно, но и на абдоминальную форму инфаркта миокарда вполне… ЭКГ сделал — ну явно! Ты сейчас где? В Институте?
— Да. Привезешь?
— Возьмешь?
— Если правда окажется мой… Тащи уже!
— Да везу. Петька, в Институт неотложной хирургии… Тим, а зав. гастроэнтерологического у вас по-прежнему Саша Губрий?
— Куда ж он денется? — хохотнул Тимур.
— Ладно, сойдет, — смилостивился Глеб. — Отключаюсь — голос ожил.
Голос и правда ожил. Теребили из аквариума.
— В шестую областную вези, — скомандовал диспетчер.
— Я уже еду в Институт.
— Парамонов, черт! Ну какой институт, ты издеваешься?
— В мой институт! Чесались долго!
— Ну молодец, чего уж! Смотрю, ты и сам справляешься норм!
Глеб только хмыкнул. В приемник сдавал своего язвенника-сердечника почти под фанфары, хотя и не хотелось рожей светить. Но разве с такой-то рожей прошмыгнешь мышью? Особенно при прежнем контингенте. И пяти минут не пробыл, а все от первого до последнего этажа уже были в курсе: сам Глеб Парамонов на скорой приехал. Невиданное зрелище.
А зачем это сделал — и сам не знал. Может, чтобы понять, что прошлое все же осязаемо. Измерить расстояние от него до затянувшегося «сейчас». И все бы ничего. И даже пожимавший руку Тим — ничего. И даже мелькнувший в коридоре Осмоловский, сдержанно ему кивнувший, — ничего.
Если бы не Вера. Которая тоже все еще работала в Детстве. Нихрена не меняется. Могла бы и не приближаться, но в ней никогда не было достаточно великодушия для этого.
«Чертова эгоистка», — пробубнил он себе под нос, стоя на крыльце с сигаретой и наблюдая, как она бежит к нему из соседнего корпуса, на ходу поправляя пальто.
