У собора были высокие шпили.
Они уедут далеко, туда, где родители их никогда не найдут. А если найдут – им с Полиной будет плевать. Денег заработают. Детей – если захотят, так усыновят. Фамилии у них разные, никто ничего никогда не докажет. Да и кому они нахрен нужны? Кроме друг друга – кому? Не подкопаешься. И это разумно. Да, да! Разумно, потому что жить так, как живется сейчас, – нельзя никому и никогда.
У собора были витражи удивительной красоты.
Они никогда уже не расстанутся. И никогда ничем не обидят друг друга. Они сумеют забыть то, что случилось. Они постараются. Он постарается! Иначе сдохнет. Точно сдохнет. Однажды не выдержит и ломанется из окна. Или голову себе прострелит. Его ждет Клуб 27, а он ни черта не хочет в этот клуб.
Мирош смеялся и метался по номеру, скидывая вещи в чемодан и собирая документы. Морды мельтешили за окнами и в зеркалах, отражались на глянцевых поверхностях и троились в его глазах. И он не мог себя остановить.
До тех пор, пока не увидел в одном из зеркал воочию собственное творение.
У собора не было фундамента.
Его сносил с места любой порыв ветра. По нему били молнии, заставляя гореть деревянные балки. С него осыпа?лись камни и, оглашая воздух звонким дребезжанием, бились его стекла, падая на землю и рассекая кожу до крови.
Они оба с ней были бы прокляты. Навсегда. Если Поля в своем уме, ей нельзя соглашаться. Потому что однажды она его возненавидит так, как никогда не будет ненавидеть мудака, который ее бросил. За то, что он делал с ней, заставляя выбирать. Нормальную жизнь и нормальную семью без него. Или это полусуществование с ним, в котором все насквозь фальшиво: муж – не муж, дети – не дети, дом – не дом.
Он не помнил, как отключился. Заснул или потерял сознание. Но утром нашел себя глядящим в белый подвесной потолок и ловящим свои отходняки. Номер был разворочен. А костяшки пальцев сочились кровью. Он разбил зеркало в ванной. Это увидел уже потом.
А после, месяцами, годами так и жил, чувствуя эти вечные отходняки и видя временами снесенные шпили собора.
Теперь же – четыре недели. Всего четыре недели – и полным ходом идет отсчет времени до нового помешательства. Быть кем угодно: братом, другом, коллегой. Только бы рядом. После пяти лет пустоты этого довольно. И вместе с тем так ничтожно мало, что сегодня, едва услышав чужое имя в ее устах, он едва удержал себя, где стоял. И то ведь не до конца, если судить по дверному проему.
Штофель. Штофель она. И «известный бизнесмен, общественный деятель и меценат» Станислав Штофель, в каком бы он ни пребывал статусе, выгрыз себе место в ее жизни теперь навсегда. Он был до их романа тем летом. Он был после него. Он был даже теперь, когда они развелись. И это Мирош, а не Штофель, оказался По?линой ошибкой. Штофель сбылся, как до?лжно. Уверенно и спокойно, выбивая из Ивана все его дерьмо и все его надежды на то, что Поля хотя бы немного принадлежит ему.
